Особо опасных преступников не полагалось оставлять одних, кроме как в камере. Поэтому Муди сейчас должен был бы вызвать женщину-аврора, чтобы та сопроводила Беллу в уборную.
— Да щас, — отмахнулся он.
— Что, сам со мной пойдешь?
Ей было, в общем-то, все равно. Просто интересно.
— Делать мне нечего. Без меня обойдешься. Пошли.
Ноги так сводило судорогой от долгого сидения и веревок, что поначалу она не могла идти, и Муди почти тащил ее, ухватив за локоть. В конце длинного, выкрашенного той же мерзкой зеленой краской коридора он остановился возле узкой двери.
— Вот. Стой, погоди.
Коснувшись палочкой, убрал с ее рук веревки.
— Мужикам-то проще, а вот ты со связанными руками не справишься...
Войдя внутрь, Белла закрыла дверь — ни замка, ни защелки не было — и привалилась к ней спиной.
Расчет Муди верен, что уж там. Отсюда ей не сбежать. Покончить с собой тоже не удастся. Зеркало, скорее всего, защищено противоударным заклятьем, так что разбить его и вскрыть себе вены не выйдет. Повеситься, может, и есть где, но нет ни веревки, ни пояса. И главное — все это потребует времени, а Муди вряд ли станет дожидаться...
Ну ладно. Раз не получается умереть, надо жить и, по возможности, нормально. Из кранов над умывальником, против ожидания, потекла не только холодная, но и горячая вода. Уже хорошо. Она долго умывалась, разглядывая в зеркало свое лицо, все в каких-то лиловых разводах и ссадинах. Да уж, вид, как у алкоголички после семейной ссоры. Волосы слиплись и сбились в колтун.
Когда она вышла в коридор, Муди вновь связал ей руки и, бросив: — Пошли, — двинулся вперед по коридору быстро и не оглядываясь.
В кабинете снова усадил ее на стул, но даже привязывать толком не стал. Плюхнулся за стол напротив, стал набивать трубку.
— Давай поговорим с тобой прямо, лады? А то у меня душа не лежит ко всем этим хитрым приемам. Так что уж будем начистоту. Курить хочешь?
Она покачала головой.
— Тогда слушай сюда. Как ты сама понимаешь, никакого адвоката не будет. Ты это и так отлично знаешь, просто хотела ребят позлить... Какой адвокат, вас же будут судить в особом порядке, по Регламенту. Да и следствия толком вести никто не станет. Публика требует крови, так что все будет очень и очень быстро, Белла.
Кто бы сомневался.
— Поэтому — будешь ты говорить, не будешь, а выйдет либо пожизненный Азкабан, либо поцелуй, — он помолчал. — Но если хоть немного станешь мне помогать, я постараюсь вытянуть на Азкабан.
— А смысл? — она наконец ответила, посмотрев на Муди в упор. — Поцелуй хотя бы быстрее.
Он, казалось, был доволен.
— Я знал, что ты так скажешь. Ты не из тех, кто цепляется за абы какую, лишь бы жизнь. И если б дело было только в тебе, так я бы, может, и морочиться не стал.
Он засопел.
— Но пацан-то, Белла...
Она напряглась.
— Пацана-то пожалей, — сказал Муди, не глядя на нее. — Это ж ты его втянула, ты втравила в это дело. И что теперь? Ты-то отмолчишься. А он? Сама подумай, сколько он выдержит суток без сна? А сколько Crucio? Хотя до Crucio даже не дойдет, я думаю. Никто не будет этим отчетность портить, есть более простые способы. Мальчик же через час сломается, если его будут бить. Ты понимаешь это?
Она молчала.
— Цацкаться никто не станет — он проходит по особой категории. И Крауч отдельно распорядился не делать скидку на то, что это его сын. Так что он очень скоро либо с ума сойдет, либо начнет говорить и наговорит на пожизненный Азкабан. Или ему дадут веритасерум, и кончится тем же.
— Я-то что могу сделать?
— Очень много можешь, — возразил Муди, откидываясь назад. — Ты можешь мне рассказать, как все было у Лонгботтомов. И представить такую версию событий, по которой Барти будет проходить как в лучшем случае вынужденный соучастник. Дескать, ничего не знал, был под Imperio, и все такое прочее. Даже если нам не удастся доказать, что он не владел собой, — все равно получит максимум год-два. И то на нижних ярусах Азкабана, где и дементоров даже почти нет. Потом выйдет, сможет жить нормальной жизнью. Ему лет-то всего-ничего... Только что Хогвартс закончил.
Белла опустила голову.
— Подумай, — посоветовал Муди, по-прежнему не глядя на нее. — Подумай. Но я тебе еще вот что скажу. Да ты и сама это знаешь. Ты за него отвечаешь. Он за тобой туда пришел. Ты умнее, ты опытнее, ты — не знаю, как у вас там это все называется, но явно, что старше по званию. Так что ответственности больше на тебе, в любом случае. Тем более, что твоя собственная участь уже решена, ты ничем ее не ухудшишь и не улучшишь.
Она посмотрела на него.
— А с чего вдруг ты так о нем печешься?
Он засопел.
— Знаю его немного. Приходил к нам с отцом. Он ведь мальчишка был неплохой. Искренний, умный. Если б папаша им хоть на чуточку больше занимался... Я его понимаю, Барти-то есть. Каково это, когда родителей интересуют только твои отметки, а чем ты живешь, чем дышишь, чего хочешь, чего боишься — до этого ни одной живой душе и дела нет. А тут он встретил друзей, настоящих... Вы же ведь дружили, это же не показное было, правда, Белла?
Она не ответила.
— Вот то-то и оно. В таком возрасте ради друзей, кажется, и весь мир пешком обойдешь, и жизни не пожалееешь.
— Послушай, — она попробовала заговорить. Получилось хрипло и почти непонятно. Муди взмахом палочки вызвал из шкафа пыльный стакан, наполнил водой и подтолкнул по столу к ней. — Послушай, а если предположим — я говорю, 'предположим', — мы договоримся... что взамен? Вряд ли ты только из заботы о Барти все это затеваешь.
— Правильно мыслишь, — одобрил Муди. — Кое-что будет и взамен...
Он посмотрел на нее долгим взглядом, словно и видел ее, и не видел одновременно.
— Ты мне ответишь на несколько дополнительных вопросов.
Ну, чего и следовало ожидать. То, ради чего все и затевалось, естественно.
— Нет, — сказала она и откинулась на спинку стула. — Ты же знаешь, что нет. Я не буду называть никаких имен. Даже ради Барти.
— А я и не собираюсь тебя спрашивать об именах, — невозмутимо ответил Муди. — Я знаю, что ты не скажешь. Я просто хочу... скажем так, кое-что уточнить. Это касается только тех людей, о которых мы уже знаем.
— Смотря что, — осторожно сказала она.
— А это уж что я спрошу, — он пожал плечами. — Но предавать своих тебе не придется, это я могу обещать.
— А какие гарантии? — спросила Белла.
— Ну, какие тут могут быть гарантии, — он хмыкнул. — Расписку я тебе, что ли, дам? Могу дать слово, а уж там как ты выберешь — верить мне или не верить...
— Хорошо, предположим, так оно все и будет. Но если я дам показания, а они разойдутся с показаниями остальных?
— Я позабочусь, чтобы не расходились. И, Белла, вот что я тебе могу обещать, — он вытащил из кармана огромный клетчатый носовой платок и принялся вытирать нос. — Ни по каким другим эпизодам, кроме этого, я никого спрашивать не буду — ни тебя, ни твоего мужа, ни Барти. Ты понимаешь меня?
