светом.
«Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашая нас в свои объятия. И в этот момент нам преграждает путь поднявшаяся из моря высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты, человеческая фигура в саване. И кожа ее белее белого».
Я захлопнул книгу. Наконец поезд тронулся, чтобы преодолеть последние полмили, отделявшие нас от Пунтаренаса. Пунтаренас был очень душным и влажным городом, даже несмотря на бриз. Я прошелся по улицам. Здесь были меблированные комнаты и дешевые отели, бары, рестораны, сувенирные лавки и просто торговцы пластиковыми ластами для плавания и соломенными шляпами. Торговля шла довольно бойко. Собственно говоря, здесь больше и нечем было заняться — только плавать. Однако это меня не слишком привлекало, поскольку в воде болтался всякий мусор, обрывки веревок и пустые бутылки, а по поверхности расплывались масляные пятна и ряска, напоминавшая сгнившие лохмотья. Я купил себе стакан лимонада и задумался над тем, что буду делать, если решу остановиться здесь, на берегу залива Никойя.
— Вам лучше прогуляться на другую сторону, — посоветовал мне человек, торговавший лимонадом. — Там одни американцы живут. Там очень красиво.
Я уже видел их, фланирующих по улицам Пунтаренаса: людей, приехавших умирать в этом солнечном юном городе. На какой-то момент мне даже захотелось сесть на автобус и проехаться мимо их домов, но почему-то я понял, что знаю, что там увижу. Наверное, их поселок в тропическом раю смотрится очень красиво, но вряд ли там найдется что-то интересное. И к тому же я заранее опасался того ощущения собственной неуместности, которое наверняка испытаю при виде того, как они стригут лужайки или пылесосят ковры. Нет уж, я проделал такой путь вовсе не для того, чтобы тратить силы на описание какой- нибудь новой Сарасоты[27] с ее чудесным уютным кладбищем и полем для мини-гольфа. Одинокому путешественнику нечего делать в ухоженных поселках городского типа, и чем цивилизованнее пейзаж, тем быстрее он приедается, и к тому же в таких местах, как Сарасота, любой приезжий чувствует себя незваным гостем. Я определенно жаждал попасть в более дикую местность, романтичную в само?й своей неухоженности, а эти улыбчивые американцы только разбередят мою тоску по дому.
Глава 12. Экспресс «Бальбоа» до Колона
Это был день под лозунгом «Спасите наш канал». Два американских конгрессмена явились в Зону канала с благой вестью о том, что Нью-Гемпшир горой стоит за то, чтобы удержать Зону в руках Штатов (что напомнило мне образчик черного юмора жителей Карибских островов: «Вперед, Англия, Барбадос у тебя на хвосте!»). Губернатор Нью-Гемпшира не поленился объявить праздник в своем штате, чтобы отметить этот факт. Один из конгрессменов, выступая на шумном американском митинге, сообщил, что семьдесят пять процентов американцев протестуют против передачи канала Панаме. Но все это было пустым сотрясанием воздуха. Не пройдет и нескольких месяцев, как возвращение канала Панаме будет ратифицировано. Я попытался сказать об этом одной леди из зонцев. Она сказала, что ей плевать. Она наслаждалась самой атмосферой митинга:
— До сих пор мы чувствовали себя покинутыми, как будто все ополчились против нас.
Зонцы — что-то около трех тысяч человек, работающих на канал, а также их семьи — считали себя несправедливо обиженными: с какой стати отдавать канал на двадцать лет этим недостойным панамским оборванцам? И приводили простой довод: почему бы не оставить все так, как было на протяжении шестидесяти трех лет? И любой разговор, который я заводил с этими резидентами Штатов в Панаме, обреченными на возвращение на родину, рано или поздно приводил к той точке, на которой они потрясали в воздухе кулаками и кричали:
— Вы понимаете, что хуже всего для этих людей? — сказал мне один из официальных представителей в американском посольстве. — Они сами не понимают, является ли канал государственным учреждением, частной компанией или вообще независимым штатом.
Чем бы он там ни являлся, дело очевидно было проиграно, однако от этого оно не становилось менее интересным. В мире найдется немного таких мест, которые могли бы соперничать с Зоной канала по смешению обитавших там племен и народов, не говоря уже об уникальном географическом положении или неопределенности его будущего. Сам канал был выдающимся сооружением: в него ушла вся энергия Америки со всеми ее поражениями и успехами. Сама Зона также могла считаться парадоксом: это было чудесное место, но питалось оно мошенничеством. Граждане Панамы не участвовали в этих дебатах: они просто хотели завладеть каналом в национальных интересах, хотя до того, как канал был проложен, их и за государство-то никто не считал. Если уж возвращаться к высшей справедливости, весь перешеек следовало вернуть Колумбии, у которой его отрезали в 1903 году. Так что в основном ломали копья ратификаторы и зонцы, и, хотя и те, и другие выступали (и вели себя), как те племена, которых Гулливер встретил в стране Глаббдобдриб[28], обе стороны являлись американскими и ходили под одним флагом. Правда, зонцы — в моменты наивысшего ажиотажа — частенько сжигали звездно-полосатое полотнище, а их дети прогуливали уроки в средней школе в Бальбоа, чтобы станцевать на его пепле. Ратификаторы, весьма яростно критиковавшие зонцев в своем кругу, вовсе никак не проявляли своих убеждений, когда оказывались в обществе зонцев. Ратификатор из посольства, устроивший мне лекцию в средней школе в Бальбоа, откровенно сказал, что не поедет лично представлять меня ученикам, потому что дети зонцев запросто могут перевернуть его машину. Незадолго до этого зонцы, пылавшие жаждой мести, набили гвоздей в замок на школьной ограде, выражая свое желание вообще прикрыть это место. Я подумал, что такая мелочность выглядит особенно отвратительно, и еще более почувствовал себя Гулливером.
Тем не менее, по сути, этот город полностью зависел от компании, владеющей каналом. И в Зоне никто не обладал личной свободой в полном понимании этого слова. Я не имею в виду ту свободу слова и собраний, которая является не более чем отвлеченной абстракцией и редко применяется на деле. Я хочу сказать, что зонцы, к примеру, не могли без особого разрешения не только перекрасить свой дом, но даже покрыть лаком стены в ванной. Если кто-то собрался залить асфальтом подъездную дорожку, он должен был написать заявление в компанию. Но разрешения ему бы все равно не дали: здесь полагалось иметь дорожки, вымощенные гравием. Дома, в которых жили зонцы, являлись собственностью компании, они ездили по дорогам компании, их дети учились в школах компании, их деньги лежали в банке компании, они брали кредит в кредитном обществе компании, делали покупки в магазинах компании (где низкие цены искусственно поддерживались на уровне Нового Орлеана), были членами яхт-клуба компании, смотрели кинофильмы в кинотеатре компании и, даже если выбирались за границы Зоны, должны были обедать с семьей в кафетерии компании в центре Бальбоа, где им подавали стейки компании и мороженое компании. Если вам нужно было вызвать водопроводчика или электрика, компания присылала своих специалистов. От такой жизни люди сходили с ума, но и на этот случай у компании имелись свои патентованные психиатры. Это было абсолютно замкнутое сообщество. Дети появлялись на свет в роддоме компании, молодые люди венчались в храмах компании — их было несколько, хотя доминировали здесь баптисты. А когда зонец уходил в мир иной, ему было приготовлено место в колумбарии компании — свободная ячейка и услуги крематория являлись обязательным пунктом контракта.
Сообщество жило под сенью двух грозных призраков: одним был Ленин, а вторым — генерал Булмуз[29]. Я не видел ни одного плаката с логотипом компании, ни одного развлекательного или рекламного щита — лишь военную целесообразность в ровных рядах строений, принадлежащих компании. Вся Зона производила впечатление одной непомерно разросшейся военной базы — дома для персонала, все квадратные, под черепичной крышей, строго подстриженные лужайки, суровые предупреждения на ровных, в ниточку, живых изгородях, часовые на пропускных пунктах, безликие жены и молчаливые, склонные к полноте мужья. Интересно, что в самой Зоне имелись, собственно, военные базы, но эта территория считалась жилым районом. Это оказалось для меня
