занят записями. Затем я встал и прогулялся по поезду, прихватив с собой продукты. В пустом вагоне- ресторане я сел за столик и соорудил сытный матросский сэндвич. Еще одна прогулка — и вот я уже на месте, с открытым Босуэллом. Солнце наконец-то выглянуло из-за туч, болота засверкали яркими красками, и книга оказалась превосходной. У доктора Джонсона можно найти подходящее высказывание о чем угодно — в том числе и о путешествиях. Вот что написал Босуэлл о своем отъезде с Корсики: «Наставляя меня по поводу предстоящих путешествий, доктор Джонсон никогда не тратил время на советы посетить тот или иной город, дворец, картинную галерею, театр или райский уголок первозданной природы. Он целиком поддерживал мнение лорда Эссекса, который так напутствовал своего рыцаря Роджсра Эрла из Рутланда: „Лучше проехать сотню миль, чтобы побеседовать с мудрым человеком, чем пять, чтобы повидать красивый город“».
Книга превратилась в мой путеводитель по жизни. В ней было много описаний пейзажей. Но пейзаж, который имелся у меня за окном, вполне меня удовлетворял. Да, мне не хватало вдумчивой беседы, но как раз такими беседами и была полна эта книга, а заодно и отличными шутками и дельными советами. Я легко воображал себя на месте Босуэлла («Почему у лисицы такой лохматый хвост, сэр?»), и сочетание этого поезда и долины Магдалены вкупе с увлекательной книгой было чудесным. Я искренне считал, что, если бы мне не повезло с этой книгой, за которой я коротаю часы, пересекая Колумбию, поездка стала бы непереносимой.
И как же это было тяжело, после блестящих бесед с миссис Трайл и Митрой вступать в общение с другими пассажирами! Я даже было решил, что один такой иностранец в поезде. Но я ошибся. С самой первой минуты, как я увидел его саржевые шорты, аккуратную бородку, наушники, атлас с картами и рюкзак, стало ясно: это турист. Он оказался французом. И еще он хрипел. Нет ничего страшного в том, чтобы поздороваться с хрипатым французским туристом, но для более тесного общения я предпочел бы француза с иными выдающимися качествами, кроме тонзиллита.
Он с сомнением косился на мою побелевшую от пота рубашку, водонепроницаемые туфли и темные очки.
— Вы турист? — наконец спросил он.
— Как и вы, — дружелюбно ответил я.
— Я просто путешествую, — он нарочито старался подчеркнуть важную для него разницу. — Я прибыл сюда с острова Сан-Андрес. А до этого я путешествовал по Штатам.
— И я тоже путешествовал. Только я прибыл сюда из Центральной Америки.
— Вы видели Тикаль?
— Нет, зато я видел Закапу. Никто не был в Закапе.
— Я видел Тикаль. Очень красиво. Вам следует его увидеть. Как долго вы путешествуете?
— Почти месяц.
— Пять месяцев я непрерывно в пути!
— Путешествовали по Нью-Йорку?
Это его ошеломило.
— Я посещал разные места. Куда вы едете?
— В Боготу.
— Да, но потом?
— В Южную Америку.
—
— В Бразилии прекрасное правительство, — сказал я. — Вы сами спросите у тех индейцев, которые живут в Амазонии, они вам скажут.
Он потеребил бородку, явно заподозрив меня в издевательстве.
— Чили и Аргентина хуже. Поэтому я туда не поехал. А вы весь путь до Боготы проделаете на этом поезде?
— Да, верно.
— А я нет. Я сойду в Ла-Дораде. А там пересяду на автобус.
— Разве так быстрее?
— Нет, но вы экономите деньги — пять долларов или даже больше.
— У меня есть пять долларов, — сказал я.
Он закашлялся. Он вскочил, не в силах усидеть, и продолжал кашлять, каждый раз сгибаясь пополам. Я заметил:
— Вам бы надо полечиться. Дать вам аспирин?
— Нет, — возразил он. — Это ерунда.
Я вернулся к Босуэллу, потом подремал и посмотрел в окно. Пейзаж не менялся. Равнина была совершенно плоской и бесконечной, без каких-либо видимых границ, и плотная листва сливалась в сплошной полог. Но через какое-то время мы снова попали в саванну, и где-то на самом горизонте прорисовались едва различимые очертания гор, ближе к дороге паслись коровы и лошади, пускавшиеся в галоп при виде нашего состава. Пышные венчики на головах у журавлей развевались над метелками травы, как клочки рваной бумаги.
На одном полустанке был бар под вывеской «Голубой Дунай», написанной по-испански, совсем недалеко от Магдалены. Снаружи имелась коновязь и стояли три оседланных лошади; их хозяева сидели у окна и пили пиво. Это была вполне естественная для Дикого Запада картинка: хижины поселенцев, свинарники и щебет колибри. В поезде было не лучше. Пассажиры или спали, или молча сидели, изнуренные духотой. Половина из них были индейцы с плоскими лицами, в ярких шалях или фетровых шляпах.
После полудня на очередной остановке по поезду прошел слух, будто перед самой Боготой с рельсов сошел поезд якобы из-за оползня. Француз подтвердил это, но сказал, что ему все равно, ведь он сойдет в Ла-Дораде. Эти новости меня не удивили. В Барранкилье Дадли познакомил меня с американцем, занимающимся происшествиями на транспорте. Этот парень показал мне отчет по статистике аварий на перегоне между Санта-Марией и Боготой. У него были цифры только до 1972 года, но и они выглядели весьма откровенно: в 1970 году 7116 крушений, в 1971–5969, а в 1972–4368. Он добавил, что ситуация становится только хуже. И я выехал из Санта-Марты вполне готовый либо к крушению, либо к задержке по этой причине. (Говорили также, что на самом деле это бандиты останавливают поезда и грабят пассажиров, но колумбийцы отрицали это в один голос.)
— Вы считаете, это нас не задержит? — спросил я у кондуктора.
— Вечером мы будем в Боготе, — ответил он. — Это правда.
Вскоре показались горы, отроги Анд, а вместе с ними и бурые воды реки Магдалена, по которым сновали долбленые лодки. Рыболовы на берегу ловили рыбу какими-то приспособлениями, напоминавшими сачок для бабочек. Поначалу горы напоминали о себе отдельными возвышенностями и одинокими утесами, причем некоторые из них напоминали крепости из-за окружавших их неприступных построек. Но это была иллюзия — никаких построек здесь не было. Просто мои глаза, непривычные к такой высоте, подвели меня и придали незнакомым формам привычные черты. Поезд катил прямиком к этим голубым, серым, зеленым пикам. И то, что я поначалу принял за облака — синеватые полосы в небе, — тоже оказалось горами; да и все остальное, представавшее моему взору, казалось не более чем туманом, принявшим знакомые формы.
Поезд тем временем пополз наверх к настоящему туману и облакам. Только что мы ехали там, где было душно и сухо, в следующую минуту нас окатил проливной дождь. Мы буквально врезались в дождь и оказались в прохладней долине. Поля и сады радовали глаз сочной зеленью, и еще там были особняки, каких я никогда прежде не видел. Они лепились на склонах гор за непроницаемыми заборами и живыми изгородями, и одно название было громче другого: Севилья или Убежище. Я видел плавательные бассейны, ухоженные сады и лужайки, способные затмить самый яркий ковер. Одни были выстроены в виде замков с башенками, другие — как швейцарские шале, а как-то попался ни дать ни взять пряничный домик из
