Караваевым.
Предшественник Караваева был до странности похож на Никиту Сергеевича Хрущева. Невысокий, толстенький, с лысым черепом и свинячьими глазками, Крендель поражал своим сходством с великим реформатором. Даже выражение лица, то лукавое, то свирепое, повторяло мимику Никиты. Только голоса у них были разные… Степан Капитонович, в отличие от своего двойника, говорил басом.
Первое время тихореченцы считали, что ими руководит опальный лидер.
— В ссылку сюда прислали, — рассуждали они и бесконечно гордились этим фактом. — Не к кому-нибудь, а к нам, — и группами собирались у горкома, чтобы хоть издали полюбоваться на опального владыку. Когда же пришло прозрение, горожане не особенно огорчились.
— Ну и что, — говорили они, — все равно он — вылитый Никита!
Степану Капитоновичу сходство с Хрущевым и льстило, и одновременно доставляло огорчения. Во времена правления Никиты Сергеевича оно приносило массу неприятностей. Вокруг этого курьеза природы ходило много толков.
Секретарь обкома, где в те времена Крендель работал инструктором, даже настоятельно посоветовал носить ему парик. Парик был изготовлен, и Степан Капитонович целый вечер провел перед зеркалом, поворачиваясь и так и эдак.
— А пошло оно все!.. — в конце концов возопил он и зашвырнул волосяной прибор куда-то за шкаф.
Наутро он заявился к секретарю по идеологии и заявил, что парик носить не будет.
Не помогли ни увещевания, ни угрозы. Даже намек, что-придется расстаться с партбилетом, не возымел действия.
— Что хотите делайте, а жопу сажей мазать себе не дам!!! — кричал строптивый двойник. И его сослали председателем, от греха подальше, в отдаленный колхоз.
Так задолго до падения Никиты Сергеевича Крендель стал как бы предвестником его судьбы. В этом сходстве жизненных коллизий необъяснимая загадка, с которой часто сталкиваются похожие друг на друга люди. Рок как бы играет с ними, проверяя на малом то, что он хочет сотворить с большим.
После низвержения великого кукурузовода о Кренделе вспомнили, правда, не сразу. Но в конце концов справедливость восторжествовала, и его назначили секретарем горкома партии в Тихоре-ченск.
Опала великого двойника изрядно огорчила Кренделя. Не то чтобы он очень любил Хрущева, скорее — наоборот. Но тут гордость потомственного питерского пролетария, которая заставила его пренебречь карьерой, снова дала о себе знать. Вновь прозвучала известная фраза о задней части тела и саже, только теперь Крендель сказал не «себе», а «нам».
И стал Степан Капитонович великим поклонником свергнутого титана.
У себя дома он создал нечто вроде музея Хрущева. Вечерами листал старые подшивки «Огонька» и вырезал многочисленные фотография своего кумира, которые наклеивал в специальные альбомы. Стену в спальне украсил огромным портретом Никиты Сергеевича, стоящего среди кукурузных полей. Он хотел было повесить портрет в центральной комнате, но взмолилась жена, которой до смерти не хотелось на старости лет снова отправляться в колхоз. Старшего внука он приказал назвать Никитой и здесь был неумолим.
Начальству стало известно о странном увлечении Кренделя. Но, зная строптивый нрав, на него махнули рукой.
Так и жил Крендель в Тихореченске как царек. Правил справедливо, но не без самодурства, проводил линию партии и собирал реликвии, посвященные незабвенному премьеру. Но вот однажды…
Однажды жарким сентябрьским днем Степан Капитонович пришел на работу несколько позже обычного. Не успел он войти в прохладную приемную, как секретарша сообщила, что звонили из обкома и вот-вот оттуда должен приехать какой-то не то инспектор, не то инструктор по фамилии вроде бы Шишкин.
— Очень плохо было слышно, — оправдываясь, сказала секретарша в ответ на раздраженный взгляд своего начальника.
— Знаем мы этих Шишкиных-Мышкиных! — недовольно бурчал Степан Капитонович. — Всякие хлюсты приедут и начнут учить уму-разуму…
Настроение Кренделя испортилось, общаться с обкомовским чинушей ему страшно не хотелось. Пока он сидел и размышлял, что бы предпринять, дверь распахнулась, и на пороге появился неизвестный.
— Что надо? — грубо спросил Степан Капитонович.
— Извините за вторжение, — сказал незнакомец, — я из обкома.
— Товарищ Шишкин? — пытаясь изобразить любезность, спросил Крендель.
— Почему Шишкин? — изумился прибывший. — Моя фамилия Семиоков.
— Прошу прощения, — хмуро извинился Крендель. — Секретарша-дура не расслышала. Так вы, значит, к нам с проверкой?
Незнакомец молча кивнул и, не спрашивая разрешения, сел на один из стульев, стоявших в кабинете.
Крендель внимательно посмотрел на Семио-кова. Перед ним был немолодой мужчина несколько странной наружности. Его солидное министерское лицо украшали внушительные баки и пышные усы. Насупленные глаза смотрели хмуро, но как-то отстраненно, точно он был внутренне чем-то озабочен. Проверяющий был немолод, что несколько удивило Кренделя — обычно в одиночку приезжали молодые, начинающие партработники. Но больше всего удивило Степана Капитоновича одеяние Семиокова. Несмотря на жаркую погоду, он был одет в теплое драповое пальто. Оно было распахнуто, виднелся не менее солидный костюм. Однако Крендель обратил внимание, что туфли проверяющего были надеты прямо на босу ногу.
— Вам не жарко? — спросил Крендель. — Раздевайтесь.
Семиоков чуть пошевелил головой, как бы соглашаясь, что надо раздеться, но остался сидеть неподвижно, рассматривая что-то над головой Кренделя.
«Куда это он смотрит? — подумал Степан Ка-питонович. — Неужели на портрет генсека?» Семиоков внятно хмыкнул, потом пристально взглянул на Степана Капитоновича. Глаза его неожиданно широко раскрылись. Суровое лицо расплылось в улыбке.
— Никита Сергеевич? — спросил он изумленно. Крендель в первую минуту почуял насмешку, лицо его закаменело, но, вглядевшись в гостя, он понял, что тот не шутит.
Семиоков во все глаза рассматривал хозяина кабинета.
— Вы ошиблись, — мягко сказал Крендель. Гость помрачнел и опустил голову.
— Да, я уже понял, — грустно сказал он. — Но сходство замечательное. Уж кому знать, как не мне.
— Вы встречались с товарищем Хрущевым? — осторожно спросил Крендель.
— Я был у него референтом, — последовал ответ. — Увы, превратности судьбы. После его смещения начали меня кидать по стране. Где только не побывал. Теперь вот здесь, — Семиоков посмотрел Кренделю прямо в глаза. — Так-то вот. Но все же какое поразительное сходство! Теперь я начинаю верить, что бывают на свете двойники.
Крендель млел от восторга — еще бы, человек, лично знакомый с опальным премьером, признал их сходство!
— А все-таки зачем вы к нам пожаловали? — осторожно начал он.
— С проверочкой, — посерьезнел Семиоков, — по письму.
— А что за письмо? — насторожился Крендель.
— Да не беспокойтесь, — снисходительно заявил Семиоков, — мелочь…
— Ну а все же?
— Да вот прислали тут в обком писульку, что у вас баня работает неудовлетворительно.
— Баня? — изумился Крендель.
— Да! — воскликнул Семиоков. — Дожил — бани посылают проверять! Но деваться некуда. Дело есть дело.
«Странно, — подумал Степан Капитонович, — никогда жалоб на баню не было…»
— Как же вы будете ее проверять? — задал он вопрос.
— Да очень просто — на месте. Сейчас туда и отправлюсь. Именно как учил нас Никита Сергеевич: не доверяй никому, сам посмотри, пощупай, попробуй на зуб.
— Ну-ну, — протянул Крендель.
— А вы со мной не пойдете? — спросил гость.
— К сожалению, не могу, — увернулся Крендель, — у меня давление. — Он вызвал шофера и вручил ему гостя, наказав отвести его в баню.
Некоторое время Крендель размышлял над словами гостя о превратностях судьбы, но мысли эти скоро были вытеснены текущими делами, и он забыл о Семиокове.
Часа через три прибежал возбужденный шофер и рассказал невероятную историю.
— Этот самый Семиоков, — говорил он захлебываясь, — такое отколол… Пришли мы, значит, с ним в баню. Ну, сначала в кабинет директора. Тот как услышал, что проверяющий из обкома, побледнел как полотно, губы трясутся, а Семиоков ну его распекать: парная, говорит, у вас плохая, пар отсутствует. В душевых отделениях грязно…
Директор руками машет, не соглашается.
«Я сам проверю», — говорит Семиоков.
Зашли мы в мужское отделение, Семиоков преспокойно разделся и пошел мыться. Я, конечно, удивился, но мало ли, думаю, проверяющий есть проверяющий. Он преспокойно помылся, выходит и говорит: «Неплохо, мол, все поставлено. Видимо, кто-то желает вас оклеветать», — это он директору.
Тот повеселел, головой кивает. Семиоков стоит в предбаннике и рассуждает, что баня — одно из любимейших развлечений русского народа, отрада и отдохновение и поэтому всегда должна содержаться в порядке. Директор довольный стоит и ему в рот смотрит. Странно только, что Семиоков одеваться не спешит.
Так он говорил минут десять, потом неожиданно заявляет:
«В письме это еще сказано, что в женском отделении тоже не все ладно, неплохо бы проверить».
Директор заявляет, что это, мол, очередная клевета и что у женщин все в порядке, даже лучше, чем здесь.
«Вот я и проверю, проводите меня туда».
Директор глаза вытаращил и спрашивает:
«Что же, прямо так, в натуральном виде и пойдете?»
«А что, — заявляет Семиоков, — прямо так и пойду!»
