- И прямо можно рисовать? - уточнил он.
- Ну, я бы ограничила вас во времени на три часа.
- За три часа я должен его всего нарисовать? - удивился больной.
- Ну, всего не всего, но хотя бы все важное. Не старайтесь сделать из рисунка что-то эпическое. Рисуйте точнее, но проще.
Судя по виду Антонаса, он совсем запутался.
- Нарисуйте уж хоть что-то, - я села на стул от бессилия.
Больной медленно кивнул и принялся за работу. Он не использовал карандаши, основные линии наносил испачканными в угле пальцами.
Характерная деталь: многие больные, которых я видела, орудовали пальцами вместо кистей или карандашей. Виктор говорил, что так проще нащупать образ, картина не материальна, а в момент ее создания важно трогать руками, то, что рисуешь.
Только через два часа работы с углем, когда Антонас больше напоминал шахтера в забое, чем художника, больной приступил к раскрашиванию. Здесь он уже орудовал кистью не жалея акварели быстро выкрасил все почему-то светло-голубой краской. Фломастерами он стал рисовать тут же, какие-то мелкие детали, прикладываясь то к акварели, то снова к фломастерам. В положенные три часа он уложился, осталось даже 10 минут, на то, чтобы что-то доделать.
Со счастливой, детской улыбкой на лице он подозвал меня. Я все время наблюдала, как он работал, делала необходимые пометки, теперь подошла посмотреть, на что же мой подопечный потратил три часа.
Зрелище меня впечатлило. Иначе я сказать не могу. Увидев картину, первое мое желание было грохнуться в обморок, а желательно в кому, а еще лучше, чтобы тут же меня поразила молния и биологическая смерть. Потом я позавидовала золотым рыбкам, чья память держится 10 минут. Я теперь уже вряд ли смогу забыть ту картину.
В центре шедевра располагалась отлично, во всех подробностях, как натуральная, прорисованная бутылка водки. Ее в себе сжимали пальцы-веточки коричневого цвета, небрежно 'накиданные' фломастером. Рядом с бутылью был граненый стакан, который сжимали уже другие пальцы-веточки. Стакан был словно настоящий и жидкость в нем тоже. Тени были очень грамотно наложены, но человечка на картине не было. Мы потратили три часа бесценной жизни на то, чтобы нарисовать бутылку водки со стаканом. Осознание сего факта меня сбило с толку.
- А где человечек? - немея, спросила я.
- Вы же сказали нарисовать самое главное! - парировал Антонас.
Я почувствовала, что сейчас из глаз брызнут слезы или я разрожусь безудержным хохотом.
- Спасибо, Антонас, идите в палату.
Больной ушел. Даже доктору показывать было бы стыдно. Засмеет, как пить дать. Я стояла перед картиной в полном недоумении. Засунув руки в карманы, я недолго покачалась с носка на пятку. Неприятное ощущение скользнуло по пальцам лево руки - бумажка. Новое послание. Я мелко задрожала. Как они появляются в моих карманах?
Бумажка тут же была развернута самым резким и безжалостным образом. Иначе я бы просто не решилась ее прочесть.
Насколько было бы возможно, запудрить всем великим мозг,
И в каждый волосок, и клетку их впитаться,
Мне было бы приятно, из них творить послушный воле воск,
Историю менять, но к жизни не касаться.
Глава 7.
Я бросилась разыскивать доктора. Совершенно необходимо было понять, что делать теперь, не могут же эти бумажки попадать ко мне в карманы из ниоткуда? Так не бывает!
Может быть, если мы сядем и совместим все стихи, что пришли мне, то сможем, хоть отдаленно, узнать мотив, цель. Зачем все это?
Я была безумно напугана. В голове билась одна лишь мысль, этот кто-то следит за ходом наших рассуждений и знает, до чего доктор додумался, знает и пытается доказать, что через пограничье можно управлять сознанием человека.
Стоп. Не нужно искать доктора. Это, скорее всего, его проделки. Я была изначально права. Виктор и ван Чех просто сговорились. Зачем?
Я села на подоконник в коридоре. Нужно аккуратно узнать у них одну вещь, которая кажется мне наиболее вероятной. Начать необходимо с Виктора, он открытый и простодушный. Я всегда вижу, когда он врет, поэтому он старается мне не врать. От ответа Виктора будет зависеть то, как я буду действовать с доктором.
Весь оставшийся день я тщательно избегала ван Чеха. Его где-то в очередной раз носили черти и особых проблем с его избеганием не возникало. Единственный раз, я заметила издалека этот мощный вихрь в белом халате и спряталась в первую попавшуюся палату.
- И чегой-то тебе, внучка? - проскрипели сзади.
Я обернулась. Мне беззубо улыбался тот самый старичок с туберкулезом. Он уже был чист, седая борода расчесана, волосы кем-то даже острижены. Проблема была в том, что дедушка был абсолютно наг и при этом завязан крепким морским узлом. Одна из его ступней покоилась аккурат рядом с левым ухом. Остального я видеть не захотела.
- Я палаты перепутала, извините, - промямлила я.
- Да ладно, заходи. Я все равно не заразный.
- А позвольте узнать, что вы делаете?
- Лечусь от туберкулеза, - просто ответил он.
Я сглотнула.
- И что же вы делаете?
- Медитирую всю ночь, потом с солнышком здороваюсь, есть мне нельзя, целый день принимаю разные позы лечебные, потом с солнышком прощаюсь и снова медитировать, - отвечал он с достоинством.
- То есть вы не едите и не спите?
- Зачем? Организму это пока не надобно. Вот вылечусь, тогда и поем и высплюсь.
- А почему вы голый…простите.
- Нельзя. Одежду тоже нельзя, - серьезно ответил он, - Я от одежды и заболел.
Я осторожно высунула нос из палаты, поблизости никого не было.
- Я пойду, дедушка.
- Иди, внученька. И непутевому этому кучерявому скажи, чтобы послезавтра меня обследовал!
- Я напомню, доктору.
- Да какой он доктор?! - захихикал дед, - Мальчишка еще, пацан. А-то, доктор. Вот я - доктор!
- И доктор чего вы?
- Психиатр.
- И как же вас зовут кстати?
- Вальдемар Октео ван Чех меня зовут! - дед сощурил синие глаза.
Меня стало мелко потряхивать.
- Быть такого не может!
- Может, внученька. Много чего бывает. Я психиатр, только понимаешь, я случайно сюда попал. Я не хотел сюда. Ну, помотаться пришлось, захворал вот. А потом сюда отправили. И никакой я никому не дядька и не дед, это я притворяюсь. Вот вылечусь и уйду от вас туда, куда мне надо.
- А куда вам надо? - холодея, спросила я.
