— Приветствует вас старший следователь областной прокуратуры Вершинин, — представился он, медленно произнося слова, чтобы дать тому возможность вспомнить собеседника.
Однако, к его удивлению, Охочий моментально выпалил:
— Вячеслав Владимирович! Рад слышать вас.
— Он самый, — не без удовольствия сказал Вершинин и добавил с завистью: — Ну и память у вас.
— Только на хороших людей. Я их на всю жизнь запоминаю. Их имена у меня в памяти вырезаны, чуть что и всплывают большими буквами.
— Благодарю за комплимент. В нашем деле они редки. Хороших ассоциаций от встречи со следователем почти не остается. Еще раз спасибо за память.
— Какая во мне нужда?
— Вспомнил про ваше обещание помочь, если понадобится, вот и звоню.
— Я всегда готов.
— Может, заглянете ко мне часа в четыре?
Вершинин не стал затевать серьезного разговора по телефону. Охочий был нужен ему с глазу на глаз в спокойной обстановке.
До прихода Охочего Вершинин решил поработать над версией об убийстве Шестакова Глуховым. Он так увлекся, что не заметил, как в его кабинет кто-то вошел, и вздрогнул от неожиданности, услышав посторонний звук. Секретарь прокурора — толстушка Вера Колышкина громко рассмеялась, заметив его испуг.
— Я думала, у вас нервы покрепче, — сказала она.
— Были, Веруша, крепкие, да жизнь измотала, — состроил Вячеслав постную мину.
— Вас вызывают к транспортному телефону, ваш городской что-то не соединяется.
Вершинин бросил взгляд на свой телефон. Оказалось, после разговора с Охочим он неправильно положил трубку. Чертыхнувшись, Вячеслав сдвинул ее на место и почти взлетел на третий этаж в приемную.
По транспортному он услышал знакомый голос Саши Пантелеева из линейного отдела.
— Вячеслав Владимирович! — кричал тот в трубку, как на пожаре, — Стрельников до вас не дозвонился и уехал, поручил мне связаться. В дежурке у нас паренек один находится, думаю, вас заинтересует разговор с ним.
— Кто? Неужели Глухов?
— Нет, но ему кое-что известно о Глухове.
— Срочно вези, жду.
Парнишка оказался на редкость худым и угловатым. Кости выпирали из него в самых неподходящих местах. На скулы, казалось, не хватило кожи, а большие, хрящеватые уши чуть подрагивали в такт движениям головы. Мусоля в руках кепчонку, он беспокойно сидел на жестком стуле.
— Олег Гагулин, — представил его Пантелеев, не скрывая презрения. — Бросил школу, отирается на вокзале. Задерживали не раз, родителей вызывали, а он продолжает свое. Меняет жевательную резинку на импортные сигареты и наоборот. Меняла!
— Где живешь, Олег? — мягко спросил Вершинин, стараясь сгладить впечатление от резких слов Пантелеева.
Подросток назвал пригородный поселок, тот же самый, где жили Глухов и Шестаков.
— Учиться почему не желаешь?
— Я хочу, хочу учиться, — заторопился парнишка, — только не в школе.
— А где же?
— В торгово-кулинарное хочу пойти.
— В чем же дело? Иди.
— Отец с матерью против. Ругаются. Школу, говорят, заканчивай, а потом в институт. А я в кулинарку хочу. У меня там друг учится. Рассказывал.
— Надо помочь человеку, — обратился Вершинин к Пантелееву, — с родителями поговорить. Вдруг призвание в этом. Может, известность ждет его в будущем на этом поприще.
— Постараемся помочь, хотя и трудно, — пожал тот плечами. — Родители у него несговорчивые. Об училище и слышать не хотят. Инженер — и точка. И чтоб на завод, где отец работает.
— Преемственность — вещь хорошая, когда она не против воли. Мы поговорим с твоими родителями. Понял, Олег?
Тот безнадежно махнул рукой.
— Тетя Женя из милиции сто раз с ними говорила. Бесполезно — милицию они не послушаются.
— Ох и хитрец ты, — засмеялся Вершинин. — Ну да ладно. Возьму эту миссию на себя. А пока, дорогой, расскажи-ка поподробней, когда в последний раз видел своего соседа — Глухова Витю. Припомни поточней.
— Последний раз в поселке видел три дня назад. Он как раз к остановке автобуса шел с рюкзачком. Тощий такой рюкзачок. Увидел меня, остановился, рубль отдал: должен был за пачку югославской жвачки. Я еще спросил его, куда так поздно, а он махнул рукой и говорит: «Будь здоров, Олег, не житье мне теперь здесь». Тут как раз рейсовый подошел, он в него — нырь, а я своим путем… Подумал, врет Витька, любит он приврать. Ну, а после его уже не встречал.
— А до этого где видел, расскажи, — вмешался Пантелеев.
Олег нерешительно произнес:
— Меня ж про последний случай спрашивают. А перед тем… Перед тем я Витьку на вокзале встретил. Он с Ханыгой пиво пил, меня увидел и послал за водкой. Я ведь длинный, мне продавцы без звука отпускают. Принес бутылку, пошли на товарный двор, там они ее и распили. Мне малость налили, но я водку не пью, невкусно — горькая. Вино — другое дело, а эту я вылил потихоньку. Потом между Витькой и Ханыгой спор пошел. Ханыга у него еще деньги на бутылку просил, а тот не давал. «Ты мне, — говорит, — и так пятнадцать рыжих должен». Ханыга изругался по-матерному и еще сосунком назвал его, а потом — Дуняшкой. Его иногда за щеки так называли. Они у него красные, как помидор, — Гагулин замолчал, переводя дух от длинного рассказа.
— А потом? Потом что произошло?
— Потом? — Олег продолжал уже менее охотно. — Ханыга ударил Витьку и полез к нему в карман. Тот вырвался и бегом. Крикнул только: «Погоди, гад, я тебе сделаю». Я тоже дал деру, чтобы с Ханыгой не связываться. Он трезвый — чего хочешь сделает, а пьяный и подавно. Потом я Глухова уже с рюкзаком встретил.
— И Ханыгу встречал?
— Нет. Ханыгу не встречал, — ответил тот, потупив глаза.
«Значит, все-таки дело рук Глухова, — подумал Вершинин, рассматривая стриженный затылок паренька. — Но ведь железнодорожник рассказал о нескольких парнях. Четверо преследовали одного. Успел собрать приятелей? А может, и этот с ними был?» — закралось подозрение, но он тут же отказался от него — подросток говорил искренне.
— И какого же числа все это произошло?
— Я говорил товарищу лейтенанту — восемнадцатого, вечером восемнадцатого. Часов в девять, может, в десять.
У Вершинина екнуло сердце. В тот день и был убит Шестаков.
— Смотри-ка, какая у тебя память, — сказал он. — А не спутал ли?
— Я с Вовкой Фединым на вокзале в тот день встретиться договорился, — объяснил Олег. — У него предки за границей были, привезли кое-что, вот мы и договорились собраться, посмотреть. Семнадцатого он вечером в бассейн ходил, а восемнадцатого свободен оказался. Можете спросить. Я у него блок «Данхилла» выменял, знаете, сигареты импортные в красной упаковке с золотыми буквами.
— Куда же ты их дел? Сам-то ведь не куришь.
— Балуюсь иногда… Сигареты я потом сменял с одним на польскую шариковую авторучку.
— Охо-хо, — вздохнул Вершинин. — Меняла ты, меняла. Мы еще вернемся к твоим менкам,
