Гюисманса «Наоборот», герой которого, герцог-декадент дез Эссент, испытывал особую привязанность к монструозным тропическим растениям, среди которых выделял семейство живоглотов:
Это были: бархатистая антильская мухоловка с жидкостью для пищеварения и решеткой из кривых игл; затем дрозера торфяная с необычайно прочными лапками-лепестками; затем саррацения и цефалот, алчные пасти-фунтики, способные проглотить настоящее мясо <…> [386].
Михаил Ямпольский, подробно исследовавший семантику стеклянных оранжерей, отмечает, что у символистов «оранжерея превращается в символ всего искусственного, оторванного от реальности, в знак рукотворной природы <…>, и в силу этого выступает как место культурного преобразования природы, ее символизации. Оранжерея для поэтов конца века — это место произрастания символов»[387].
Владельцем цветочной лаборатории является тот самый Авероэс, который оплатил и организовал морское путешествие на юг. Интересно, что Авероэс в начале своей «прямо-таки фантастической» биографии был раввином, отсюда, по-видимому, его знания Каббалы, превосходившие знания Аполлона:
Скоро от разговоров о колдовстве, алхимии и астрологии они перешли к более трудным предметам, к иллюминантизму и мистике, наконец к труднейшему из трудных — к еврее-христианской каббале, все время ожидая, что собеседник окажется не в состоянии следовать далее и все время удивляясь тому, что он справляется с трудностями.
Однако необыкновенный цветовод знал много и даже больше Безобразова, ибо уже несколько лет он почти не выходил на улицу, весь окруженный редчайшими книгами, полными еврейских и греческих цитат. Он изучал то самое глубокое соответствие каббалы и Шеллинга — Гегеля [388], которое так интересовало Аполлона Безобразова, хотя он знал гораздо меньше (
Однако у Безобразова тоже есть свое преимущество, которое заключается в том, что, благодаря способности к максимальной концентрации мысли, Аполлон смог создать свою собственную систему репрезентации этапов духовного развития:
Но за ним были многие годы неотлучного размышления над учением об аэонах-ступенях самораскрытия духа, которому его поразительная способность к сосредоточению мысли при полной телесной неподвижности придавала большую внутреннюю убежденность. Однако он не записывал своих размышлений, а изображал их в курьезных символических фигурах наподобие средневековых карт таро, и сразу цветовод поразился ими. Их было также двадцать две. Три основы, семь миров и двенадцать этапов отпадения и возвращения солнца. Все вместе называлось таро Адама или сон Адама[389], не помню (
Поплавский вообще часто употребляет термин «аэон» (иногда «эон»), что без сомнения говорит о его заинтересованности гностическими доктринами. Как указывает Ганс Йонас, в эллинистическом гностицизме обычно выделялось семь[390] или двенадцать эонов по количеству планет и знаков зодиака[391]. Согласно знатоку Каббалы Гершому Шолему, «существует неопровержимое доказательство того, что в определенных кругах еврейских гностиков, пытавшихся оставаться в рамках религиозной общины, которая исповедовала раввинистический иудаизм, не давали заглохнуть гностической спекуляции и родственному ей полумифическому образу мыслей»[392]. Шолем имеет в виду еврейских авторов первого тысячелетия нашей эры, которые исповедовали мистическое учение Меркавы, Престола Бога. Адепт, в течение двенадцати или сорока дней отдававшийся аскетическим упражнениям, достигал состояния экстаза и должен был взойти к Престолу через семь небосводов, а затем через «семь дворцов, расположенных на последнем, седьмом небе. Вместо гностических владык семи планетарных сфер (архонтов), препятствующих освобождению души из земного рабства, противодействие которых душа должна преодолеть, в этом иудаизированном и монотеистическом варианте гностицизма фигурируют небесные воинства „привратников“, стоящие одесную и ошую у входа в небесный покой, через который душа проходит в своем восхождении»[393].
Числовые спекуляции Безобразова, таким образом, оказываются связанными с гностической и еврейской мистической традицией[394], причем особенно тесным образом — с таким ключевым ранним каббалистическим источником, как «Сефер йецира» («Книга творения»)[395], написанным, как предполагается, между III и IV веком нашей эры. Шолем резюмирует:
Главная тема этого текста — элементы мира. Они заключаются в десяти простых и первичных числах, обозначаемых в книге как сфирот, и в двадцати двух буквах еврейского алфавита. В своей совокупности сфирот и буквы представляют собой таинственные силы, сведение которых воедино делает возможными различные комбинации, обнаруживаемые во всем творении. Это «тридцать две тайные тропы мудрости», посредством которых Бог сотворил все сущее[396].
В 1910 году в Петербурге вышел в свет перевод «Сефер йецира», выполненный с еврейского оригинала ориенталистом и переводчиком Талмуда Н. А. Переферковичем. Этот перевод был опубликован в виде приложения к известной книге французского оккультиста Папюса (Жерара Анкосса) «Каббала»[397]. Хочу сразу оговориться: хорошо известно, что книги Папюса серьезными исследователями Каббалы воспринимаются как профанация тайного учения; откровенно слабы и их русские переводы. Однако критика Папюса не является моей задачей; мне важно, что Поплавский, прочитавший немало книг по оккультизму и мистике, не мог пройти мимо трудов Папюса[398].
Вторая глава «Сефир йецира» (в переводе Переферковича; в переводе на французский, выполненном Папюсом, ей частично соответствует третья глава) начинается с того, что устанавливаются двадцать две буквы основания: три матери, семь двойных и двенадцать простых[399]. Очевидно, что двадцать две карты колоды Безобразова, репрезентирующие три основы, семь миров[400] и двенадцать этапов отпадения и возвращения солнца, восходят к данной классификации еврейских букв. Три основы — это три буквы- матери «алеф», «мем» и «шин»; семь миров — семь двойных букв, которыми начертаны «семь миров, семь небес, семь земель, семь морей, семь рек, семь пустынь, семь дней, семь недель, семь годов простых, семь годов субботних, семь годов юбилейных и храм святой; поэтому Он возлюбил семерицы под всем небом»[401]; двенадцать этапов отпадения и возвращения солнца — двенадцать простых букв, создавших двенадцать месяцев в году, двенадцать знаков зодиака в мире, двенадцать вождей (органов) в человеческом теле[402].
Тайны еврейского алфавита, судя по всему, очень занимали Поплавского: так, рассуждения Безобразова о значении гласных, вполне вероятно, восходят к знаменитому сонету Рембо «Гласные»[403], но и могут нести на себе отпечаток увлечения Каббалой[404]. Аполлон «особенно любил говорить о повторении, о красоте бесконечно долгого внимания и углубления внимания, о праведности восточных подвижников. Он говорил о том, что звук Е — начало, О — окружение и сумма всего, У — воля и звук трубы конца мира, А — полнота утверждения и вечность, И — сила, пронзающая окружность, начало всякой личности и печали. Так, долго рассказывал он о значении древних имен, как Оэахоо, Индра, Иоанн, Анна» (
Отмечу, во-первых, что у Рембо речь идет о буквах: он берет пять букв из шести, кроме «у» (игрек); во французском языке насчитывают шестнадцать (или — по другой методике подсчета — пятнадцать)
