Чернильная тьма начала бледнеть, словно пропуская сквозь себя рассеянный в пространстве свет. Он не имеет источника, он повсюду, неяркий, еле-еле разгоняющий сумерки.
Алатрион вытянул вперед руку. Кончики пальцев теряли четкие очертания, тонули в вязкой серой полумгле. Туман. Бледная дымка, неподвижно висящая над гладкой поверхностью воды. Порыв ветра и она исчезнет, растворится, в стылом воздухе осеннего утра... Ветра нет. Ни света, ни тьмы. Серое безмолвие, плотной пеленой предрассветного полумрака застилающее глаза. Какой маленький мир... Маленький бесконечный мир вечной осени, ничто посреди нигде.
Туман. Сморщившийся, почерневший лист, соринка в глазу великана, медленно скользит в мутном зеркале озера, увлекаемый водоворотом подводных ключей. Парит в вечности полусна, серого мира остановившегося времени, границы между ночью и днем.
Легкое невесомое прикосновение исцеляющим холодком пробегает по пылающему, словно в горячке, лицу. Ветер? Пусть это будет ветер, слабый и робкий, рождающийся на рассвете, он все равно будет сильнее тумана. Он прогонит его прочь и туман уступит, уйдет, растворится, утренней росой скатываясь по иголкам низких молодых сосенок, оседая на стеблях травы, на листьях папоротника. А потом взойдет солнце и тысячи тысяч капель, каждая из которых — целый мир, драгоценным ожерельем будут сверкать в его лучах...
— Здравствуй, Игрок.
Алатрион поднял голову. В нескольких шагах, от него, стоял человек в буром длинном плаще с рукавами и наброшенным на голову куколем, скрывающим лицо. Костоправ невидящим взором посмотрел сквозь него, но ничего не ответил. Лицо его не выражало никаких эмоций. Хотя нет, правильнее сказать — лицо его выражало усталое равнодушие.
Приветствие пожеланием здоровья показалось каким-то неестественным. Привык к эллинскому: 'радуйся'. А впрочем, какая разница.
— Здравствуй, Ангел[115].
Пришелец подошел к костру, сел на лежащую рядом зеленую ото мха корягу. Алатрион без интереса смотрел, как пришелец ворошит палкой угли.
— Ты не против, если я погреюсь у твоего костра? Холодно что-то сегодня, — человек в плаще подбросил в костер пару заготовленных костоправом поленьев.
Алатрион молчал. К чему это представление с традиционным напоминанием о холоде? Вежливо интересуются: 'Ты как там, не сдох еще?'
Не дождетесь.
Что-то произошло. Мир изменялся. Туман сгущался, плотнел на глазах, превращаясь в вязкую серую массу, стирая детали окружающего пространства, как плоский кончик стила удаляет буквы с восковой таблички. Исчезло озеро, лес, костер. Остались лишь серые стены, заключившие маленький мирок в подобие темницы.
Небольшая комната, погруженная в полумрак. Тусклый свет, происхождение которого по прежнему невозможно определить, позволяет взгляду выхватывать лишь контуры фигур. Поверхность стола, какие-то сиденья.
Ангел сидел за столом, Алатрион на полу.
— Чем моя ёлка не угодила? — поинтересовался костоправ.
— Разве это подходящее место для беседы?
— Надо думать, что келья, похожая на темницу, как раз для пространных бесед подходит больше. Хотя... Для допроса и верно, предпочтительнее. Итак, символизм соблюден, считайте, что допрашиваемый проникся. Чего вы хотите?
— Мы хотим? — деланно удивился Ангел, — вовсе не о нас речь. Мы пытаемся понять, чего хочешь ты.
— В данный момент я хочу спать. А утром собираюсь продолжить свой путь. А когда достигну своей цели, то намерен...
— Не ерничай, прошу тебя. Ты вновь начал Игру и даже выбрал в качестве латрона потомка, дальнего родича своего любимого безумца. Ты повторяешься Игрок, идешь по своим старым следам. Это беспокоит нас. Нам казалось, что ты осознал бесперспективность своей прошлой партии. Мы разочарованы.
— Отраву уже намешали? — ядовито поинтересовался Алатрион.
— О чем ты? — удивился Ангел, — все мусолишь легенду? Успокойся уже. Никто не травил Александра. Сам почил в бозе, без посторонней помощи, от беспробудного пьянства, неумеренного обжорства и прочих излишеств, усугубивших малярию. И вовсе он не шептал слабеющими губами, что завещает царство наилучшему, красивым жестом отдавая перстень, а лишь мычал, пуская слюни, обливаясь потом, воняя мочой и дерьмом. Все это красивые сказки. Соратники покойного и то не особенно в них верили, а ты все цепляешься, как утопающий за соломину. Пытаешься тем самым оправдать крах своей идеи? Самообман, Игрок. Ну, прожил бы Александр лет до семидесяти. В чем я лично сомневаюсь. Потом бы помер, и твое Единое царство сразу затрещало бы по швам. Как оно и случилось, только раньше. Попытка вернуть все, как было, вылилась в сорокалетнюю грызню наследников, которые не смогли создать даже тени утраченного величия. Теперь вот, Митридат-Дионис. Все заново, Игрок? Зачем?
— Мне не нравится альтернатива, — процедил Алатрион, — вернее, даже не она, а вообще сам факт вашего вмешательства в судьбы этой части мира.
— Восемь голосов против одного, Игрок. Ты не был достаточно убедителен, вини себя, зачем же вышибать клин клином, гоня своих марионеток по трупам к недостижимому краю Ойкумены? Идею Махабхараты, Великого царства, единого и всеохватывающего, невозможно воплотить за одну человеческую жизнь, что доказано уже не раз, в том числе и на твоем примере. Наша ставка не связана с конкретной личностью, и она успешно воплощается в течение многих поколений.
— А конец все равно один, — сказал Алатрион, — весь ваш драгоценный сосуд разобьется на кучу мелких осколков. Для того, чтобы собрать их обратно не хватит и тысячи лет. Я показал вам финал, только в моем случае он растянулся всего на несколько десятилетий. Но вы давно потеряли способность к усвоению чужого опыта. Я не собираюсь устраивать повторной демонстрации. Теперь я намерен ускорить вашу агонию, пока в водоворот не засосало половину мира. Махабхарата невозможна. Ни за одну жизнь, ни за сто.
— Бездоказательно. Просчитанные пути позволяют смотреть в будущее с уверенностью. Терпение Игрок, терпение! Попытка быстротечной демонстрации была бессмысленна в принципе.
— Пока что ваш Рим больше напоминает спрута, тянущего свои щупальца на все стороны света. Сколько крови и слез пролилось при падении Карфагена?
Ангел усмехнулся.
— Люди, когда они предоставлены сами себе, способны творить еще и не такое. Пример тому — резня, учиненная твоим нынешним подопечным. Или ты считаешь, что за каждым взмахом римского меча стоит Круг?
Алатрион не ответил. Он знал, что этот разговор не приведет к разрешению конфликта. Никого ни в чем не убедить, все способы уже испробованы. Остается одно...
Ангел ждал. Наконец, потеряв терпение, спросил:
— Значит, Игра на этот раз не предполагает созидания? Будем рушить чужое? Так?
Бессмысленный разговор. Пора заканчивать. Алатрион мотнул головой, словно отгоняя наваждение. Перед глазами мутная пелена. Он потер их, несколько раз моргнул, щурясь от непривычно яркого пламени костра, раздуваемого внезапно налетевшим ветром.
Пожалуй, этот визит можно считать последним предупреждением. Хотя никаких угроз в его адрес не высказано, однако ни для чего другого разговор и не был предназначен. Никто уже не строит иллюзий, что противную сторону возможно переубедить словами.
Веками Круг оставался бесстрастным созерцателем судеб человечества. Посвященные преумножали знания сотен поколений, изыскивали и воспитывали учеников, погружались в себя, упражняя тело и дух, открывая неисчислимые тайники человеческих сил и возможностей, побеждали отпущенное скупой природой время. И всегда, оставаясь в глубокой тени, Круг соблюдал максиму: 'каждому овощу — свой срок'. Но младшие, едва отпустившие подол матери, всегда мнят себя умнее старших.
Они были нетерпеливы. Девять Посвященных, уже сделавших первый шаг за грань реальности,
