улыбнулся ему. Илюшка не виноват был и отлично плясал. Пьер выпил вина, поданного ему, и побыл более часа в этой компании. «Он прав, она виновата», — думал он. И с этими мыслями он приехал к Ростовым.
Соня встретила его в зале и рассказала ему, что письмо написано. Старый граф жаловался на то, что с девками беда, что он не понимает, что с Наташей.
— Как же, папа, вы не понимаете, я вам говорила, — сказала Соня, оглядываясь на Пьерa. — Курагин делал предложение. Но она отказала, и все это расстроило ее.
— Да, да, — подтвердил Пьер.
Поговорив несколько времени, граф уехал в клуб. Наташа не выходила из комнаты и не плакала, а сидела, молча устремив прямо глаза, и не ела, не спала, не говорила. Соня умоляла Пьерa пойти к ней и переговорить с нею.
Пьер пошел к Наташе. Она была бледна и дрожала, поглядела на него сухо и не улыбнулась. Пьерy жалко стало ее, но он не знал, как и что начать говорить. Соня первая начала.
— Наташа, Петр Кириллович все знает, он пришел сказать тебе…
Наташа оглянулась любопытным взглядом на Пьерa, как бы спрашивая, друг он или враг по отношению к Анатолю. Сам по себе он не существовал для нее, Пьер это чувствовал. Увидав этот переменившийся взгляд и ее похудевшее лицо, Пьер понял, что Наташа не виновата, и понял, что она больная, и начал говорить.
— Наталья Ильинична, — сказал он, опустив глаза, — я сейчас виделся с ним и говорил с ним.
— Так он не уехал? — радостно вскричала Наташа.
— Нет, но это все равно для вас, потому что он не стоит вас. Он не может быть вашим мужем. И я знаю, вы не захотите сделать несчастие моего друга. Это была вспышка, минутное заблуждение, вы не могли любить дурного, ничтожного человека.
— Ради бога, не говорите мне про него дурно.
Пьер перебил ее.
— Наталья Ильинична, подумайте, счастье ваше и моего друга зависит от того, что вы решите. Еще не поздно.
Наташа усмехнулась ему: «Разве это может быть, и разве я думаю о Болконском, как он хочет?»
— Наталья Ильинична, он ничтожный, дурной…
— Он лучше всех вас, — опять перебила Наташа. — Если бы вы не мешали нам! Ах, боже мой, что это, что это? Соня, за что? Уйдите! — и она зарыдала с таким отчаянием, с которым оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной.
Пьер начал было говорить. Но она закричала:
— Уйдите, уйдите!
И тут только Пьерy всей душой стало жалко ее, и он понял, что она не виновата в том, что с ней сделали.
Пьер поехал в клуб. Никто ничего не знал, что делалось в душе Пьерa и в доме Ростовых. Все сидели по своим местам, играли, приветствовали его. Но Пьер не читал, не говорил и даже не ужинал.
— Где Анатолий Васильевич? — спросил он у швейцара, когда вернулся домой.
— Не приезжали. Им письмо принесли от Ростовых. Оставили.
— Сказать мне, когда приедут.
— Слушаю-с.
До поздней ночи Пьер, не ложась, как лев в клетке, ходил в своей комнате. И он не видал, как прошло время до третьего часа, когда камердинер пришел сказать, что Анатолий Васильевич приехали. Пьер остановился, чтоб перевести дыхание, и пошел к нему. Анатоль, до половины раздетый, сидел на диване; лакей стаскивал с него сапоги, а он держал в руках письмо Наташи и, улыбаясь, читал его. Он был красен, как всегда после попойки, но тверд языком и ногами и только икал. «Да, он прав, он прав», — думал Пьер, глядя на него. Пьер подошел и сел подле него.
— Вели ему уйти, — сказал он на лакея.
Лакей ушел.
— Я опять о том, — сказал Пьер. — Я бы желал знать…
— Зачем ты вмешиваешься? — спросил Анатоль. — Я тебе не скажу и не покажу.
— Я сожалею, мой милый, — сказал Пьер, — но необходимо, чтобы ты отдал мне это письмо. Это первое. — Он вырвал письмо, узнал почерк, скомкал, положил в рот и стал жевать.
Анатоль хотел возражать, но не успел этого сделать и, заметив состояние Пьерa, замолк. Пьер не дал ему договорить:
— Я не употреблю насилия, не бойтесь.
Он встал и взял на столе щипцы и стал судорожно гнуть и ломать их.
— Второе, ты должен уехать в эту же ночь, — сказал он, жуя бумагу и ломая.
— Но послушай, — сказал Анатоль, но робко.
— Это очень неучтиво с моей стороны, но не отсюда, не из моего дома ты должен уехать, а из Москвы и нынче. Да, да. Третье, ты никогда ни слова не должен говорить о том, что было между тобой и этой несчастной… и не должен ей попадаться на глаза.
Анатоль, нахмурясь и опустив глаза, молчал. И взглянул робко на Пьерa.
— Ты добрый, честный малый, — вдруг дрожащим голосом заговорил Пьер, отвечая на этот робкий взгляд. — Это должно. И я не стану говорить почему, но это должно, мой милый.
— Да отчего ты так? — сказал Анатоль.
— Отчего? — крикнул Пьер. — Отчего? Да кто она, девка, что ль? Это мерзость. Тебе забавляться, а тут несчастье дома. Я тебя прошу.
Не слова, но тон слов убедил Анатоля. Он робко взглядывал на Пьерa.
— Да, да, — сказал он. — Я говорил Долохову. Это он подбил меня. Он хотел увезти ее. Я ему говорил, что потом…
— Мерзавец! — сказал Пьер. — Он… — и хотел что-то сказать еще, и замолчал, и начал сопеть носом, выкатившимися глазами уставясь на Анатоля. Анатоль знал его это состояние, знал его страшную физическую силу, отстранился от него.
— Она прелесть, но ежели ты так говоришь, то кончено.
Пьер все сопел, как надуваемая волынка, и молчал.
— Это так, ты прав, — говорил Анатоль. — Не будем об этом говорить. И знай, мой дорогой, что ни для кого, кроме как для тебя, я не сделал бы этой жертвы. Я еду.
— Даешь слово? — спросил Пьер.
— Даю слово.
Пьер вышел из комнаты и прислал с лакеем денег Анатолю на дорогу.
На другой день Анатоль взял отпуск и уехал в Петербург.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
I
В 1812 году весною князь Андрей был в Турции, в армии, в которую после Прозоровского и Каменского был назначен тот же Кутузов. Князь Андрей, много изменившийся в своих взглядах на службу, отклонился от штабных должностей, которые ему предлагал Кутузов, и поступил во фронт, в пехотный полк, командиром батальона. После первого дела он был произведен в полковники и назначен командующим полком. Он достиг того, чего желал, — деятельности, т. е. избавления от сознания праздности и вместе с тем уединения. Несмотря на то, что он считал себя много изменившимся с Аустерлицкого сражения и
