• • призывы к свержению существующего строя;
• • призывы к войне (между тем войны ведутся и с чего же, как не с призыва соответствующего государственного деятеля, они начинаются?);
• • призывы к разжиганию межнациональной, расовой и религиозной розни.
• Кроме того, всюду в законодательстве существует понятие государственной и/или военной тайны, под соусом чего цензурируются целые пласты информации.
• Деятельность некоторых спецслужб во всех крупных демократических государствах фактически (в некоторых своих аспектах) вообще законодательно выведена из-под контроля СМИ.
• Почти повсеместно наказуема в судебном порядке клевета, под определение которой часто попадает просто документально не доказанная правда.
123
• Во многих странах судебно наказуемы также разного вида публичные оскорбления физических
лиц.
• Законом охраняется корпоративная тайна.
• Законом охраняется тайна личной жизни.
Какой объем важной для общества информации выводится таким образом из-под контроля свободы печати (контроля СМИ)? Никто точно не может это сказать. Но ясно, что это не 1—2%.
Другое дело, нужна ли, полезна ли обществу абсолютно реализованная абсолютная свобода печати? И что с обществом случится, если кто-либо в виде эксперимента на это решится?
Наконец, в последнее время особенное распространение получили не закрепленные законодательно, но реальные ограничения свободы печати по принципу так называемой политкорректности — ограничения, часто вполне абсурдные. В России это, например, проявилось в бессмысленных рассуждениях, что-де постыдно употреблять выражение «лицо кавказской национальности». Причем никто из борцов против этого выражения не пояснил, как, например, обозначать в тех же милицейских сводках основные приметы задержанных, если при них нет документов и своих имен они не называют? Да и сами борцы за «политкорректность» вряд ли всегда сходу определят, кто из пяти представленных им людей разной национальности является азербайджанцем, армянином, грузином, чеченцем или аварцем.
Не слишком корректное с научной (этнографической) точки зрения выражение «лицо кавказской национальности» объявили, фактически пытаясь цензурировать печать, некорректным политически. На Западе возник еще более обширный круг тем, проблем, коллизий и слов, которые фактически являются запретными, то есть подцензурными, по соображениям политкорректности.
Эти казусы показывают, что
НЕ ТОЛЬКО ВЛАСТЬ ПЕРИОДИЧЕСКИ ИСПЫТЫВАЕТ НА ПРОЧНОСТЬ ИНСТИТУТ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ. ЭТО ДЕЛАЕТ И САМО ОБЩЕСТВО, В ТОМ ЧИСЛЕ САМОЕ СВОБОДНОЕ И САМОЕ ЛИБЕРАЛЬНОЕ.
XVII. Более всего уязвимость некоторых как цензурных ограничений, так и борьбы с ними показывает, на мой взгляд, такой
124
пример. Почти повсеместно в демократических странах призывы к насильственному свержению существующей власти находятся под запретом. Само по себе это похвально, но не стоит все-таки забывать, что большая часть истории всех этих стран есть история революций и государственных переворотов. Россия — не исключение. Только в последние годы мы видели, как минимум, три таких события: август 1991 года, декабрь 1991 года, сентябрь-октябрь 1993 года.
Остановить историю нельзя ни цензурным запретом, ни табуированием отдельных слов и понятий. И журналисты и политики не должны забывать об этом не только тогда, когда они борются против цензуры, но и тогда, когда, победив в этой борьбе, начинают сами цензурировать или табуировать — и не только прессу, но и самою жизнь.
XVIII. Завершу свои тезисы о свободе печати утверждением, которое может претендовать на универсальность и афористичность одновременно:
СВОБОДА ПЕЧАТИ ЕСТЬ ОДИН ИЗ КРАЕУГОЛЬНЫХ КАМНЕЙ СВОВОДНОГО И ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА, КОТОРЫЙ, ОДНАКО, ОЧЕНЬ ЧАСТО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ И В КАЧЕСТВЕ КАМНЯ ЗА ПАЗУХОЙ, И БУЛЫЖНИКА КАК ОРУЖИЯ, ПРИЧЕМ ПРОЛЕТАРИАТОМ РЕЖЕ, ЧЕМ ДРУГИМИ СОЦИАЛЬНЫМИ ГРУППАМИ.
* * *
С тезисами о свободе слова покончено, но ясно, что в ходе дальнейших лекций я неизбежно коснусь, особенно на уровне конкретных примеров, того, что проиллюстрирует слишком категоричные, на чей-то вкус, утверждения из этой лекции.
В XIV тезисе я упомянул о том, что имею возможность читать несколько газет и еженедельников, а также смотреть передачи (в основном, естественно, политические и информационные) нескольких телеканалов. Эта возможность связана, как вы понимаете, не столько с определенным уровнем материального достатка (редкий московский журналист выписывает газеты себе домой, то есть за собственные деньги), сколько с моими служебными возможностями.
125
Итак, я могу это себе позволить. Но вопрос в том, а стоит ли себе это позволять, стоит ли тратить на это время и, если иной возможности нет, личные деньги?
Вопрос не праздный, ибо современная русская журналистика сильно поскучнела и, кстати, стопка регулярно просматриваемых мною изданий значительно похудела. Еще четыре-пять лет назад она включала почти двадцать названий, а сегодня — едва насчитывает десяток.
Десяток — но не два-три, как в советское время, когда я без особой пользы для своей информированности выписывал домой «Правду», «Известия», «Комсомольскую правду», «За рубежом» и «Литературную газету» (толстые и специальные журналы — не в счет).
Современная русская пресса, к сожалению, очень ущербна, но все-таки это конкурирующая пресса. Конкуренция — форма ее существования сегодня. Поэтому с неизбежностью необходимо бросить хотя бы недолгий взгляд сначала на историю современной российской прессы, а затем на нынешнюю систему русских СМИ в целом. И это я сделаю в двух следующих лекциях.
126
В свое время мы обязательно поговорим о журналисте как субъекте политики, проанализируем, как пульсирует журналистское ego вслед за циклами политической жизни в демократической системе. Но предварительно следует непременно представить хотя бы беглый очерк истории русской журналистики последних 20 лет.
Он будет любопытен сам по себе, но одновременно покажет нам, выражаясь учено, как латентные процессы, идущие в журналистике, так и более фундаментальные общественные, исторические процессы, на фоне и в лоне которых жила наша наиновейшая журналистика.
Журналисты творят политику, и в этом смысле являются ее субъектами. Субъектами несколько менее активными и влиятельными, чем специально организованные политические силы — государство, политические партии, крупные персонажи политической сцены, но более активными, чем остальная масса населения (в нереволюционные периоды, разумеется). Одновременно журналисты — первый объект политической мысли и политического действия. Первый хотя бы по времени. Всё то, что в жизни набрало силу тенденции, — непременно отражается не только на страницах и экранах СМИ, но и в поведении журналистов как личностей, индивидуумов. Курс истории русской журналистики, начиная с
XIX века и по сей день, — это фактически и курс истории России.
Но меня сегодня все-таки интересует не страна Россия (не вообще, конечно, а в рамках почетного права преподавать нечто
127
другим, в данном случае — журналистику), а именно русская журналистика, тенденции и законы развития СМИ нашей страны в последние годы. И без хотя бы самого поверхностного очерка истории этих СМИ нам не обойтись.
Обычно принято делить историю современной (наиновейшей) журналистики России на два этапа: этап
