пунийцы намерены лишить его связи с Европой. На этот клич сразу отозвались верные соратники: Марк Помпоний из Сицилии и испанские пропреторы, получившие в свое время власть именно благодаря Сципиону. На удивление солидное обеспечение было доставлено из Сардинии от претора Тиберия Клавдия Нерона, никогда не питавшего симпатии к Публию. Однако теперь, когда Сципион вступил с войском в Африку, он представлял уже не свои личные или партийные, а государственные интересы. Его дело стало общим для всех римлян, и большинство политических противников, поняв это, действовало соответствующим образом.
В конце осени Газдрубал с наспех скомплектованной армией выступил в направлении лагеря Сципиона, но остановился в значительном отдалении от римлян, явно опасаясь грозного соперника, слишком хорошо знакомого ему по войне в Испании. Численно карфагеняне не уступали римлянам, но качественно были подготовлены хуже. Не имели пунийцы и психологической стойкости, так как полководец не внушал им доверия, будучи несколько раз разбит Сципионом на другом театре войны. Однако, несмотря на подпорченную в Испании репутацию, Газдрубал, сын Гизгона, все же оставался вторым по силе полководцем в своем Отечестве после Ганнибала и, кроме него, Карфагену некого было противопоставить Сципиону. Пока что Газдрубал здорово поработал в плане организации сопротивления врагу и на дипломатическом фронте. Он сумел укрепить Карфаген, внушить уверенность осажденной Утике, завладеть могущественным союзником и, наконец, навербовать толпу наемников, из которых к весне можно было бы создать настоящее войско.
Вскоре и Сифакс с огромными силами в пятьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы пустился в путь. Неусыпными трудами Газдрубала и его дочери симпатия к Сципиону оказалась вытравленной из сердца нумидийца. Но по мере продвижения вперед Цирта, нынешняя столица Сифакса, с обворожительной карфагенянкой на обширном ложе оставалась все дальше, а Сципион становился все ближе, и царь приходил в смущение. В его памяти с каждым днем отчетливее прорисовывалось широкое добродушное, одухотворенное живым умом лицо римлянина, вспоминались все подробности пиршества в Сиге, расставание на пирсе и приглашение посетить Рим. Великое впечатление произвел тогда Публий на Сифакса. Римлянин был для него человеком из другого мира, ничуть не похожим ни на полудиких ливийцев, вечно покорно склоненных пред царем, ни на корыстных карфагенян, всегда, как в бреду, твердящих о наживе, о чем бы ни шла речь: о торговле, войне или любви. В тот вечер нумидиец словно слетал в небеса и узрел общество счастливых богов, не знающих ни власти тиранов, ни тирании богатства, смотрящих со своих высот широко и вольготно, в едином взоре охватывая всю землю. И вот теперь он, Сифакс, некогда друг представителя этой необычайной греко-римской цивилизации, вел толпы варваров, чтобы уничтожить его!
Сифакс стал лагерем неподалеку от Сципиона и несколько дней выжидал, пребывая в бездействии. Римляне тем временем перебазировались в зимний лагерь, где они могли чувствовать себя уверенно, как в неприступной крепости. При этом с Утики осада снята не была. Римляне контролировали подходы к городу, и если бы войско Газдрубала или Сифакса попыталось прорвать блокаду, то атакой из своего лагеря Сципион загнал бы противника в ловушку между осадными сооружениями, на что он в некоторой степени и рассчитывал. Но Газдрубал ничего не хотел предпринимать в этом году с недостаточно обученным войском, да и вряд ли столь опытный полководец поддался бы на подобную хитрость. А Сифакса вновь стали одолевать миротворческие настроения и, загипнотизированный величиной собственной армии, он возмечтал примирить Рим и Карфаген, сыграв роль арбитра в их споре. Так что пока все три войска, затаившись, напряженно присматривались друг к другу.
В лагере римлян было тревожно. Как бы ни верили воины Сципиона в себя и своего полководца, все же сознание трехкратного численного перевеса врага бросало на их лица угрюмую тень. Только сам Публий выказывал явное презрение к противникам, может быть, под влиянием обиды за козни одного из них и измену другого. Так, когда ему посоветовали внезапно напасть на нумидийцев, пока они не готовы к бою, он воскликнул: «Как? Нам предстоит сражаться с Ганнибалом, а вы предлагаете затупить мечи об эту ораву варваров!» А относительно Газдрубала он не то в шутку, не то всерьез говорил, что того ему уже и вовсе стыдно бить. Однако, несмотря на непривычно резкие в его устах отзывы о Сифаксе, Публий все же с надеждой ждал вестей от царя. В поведении нумидийца он чувствовал неуверенность, сомнение, угадывал намерение вступить в переговоры. Но проявить инициативу, чтобы поторопить африканца, Сципион не мог. Шансы на успех давало только осознание Сифаксом своей вины, а потому римлянин должен был выдерживать позу обиженного. Конечно, на столь зыбком основании невозможно строить дипломатические отношения, но чувство вины Публий стремился использовать лишь как затравку, посредством которой потом мог бы заманить Сифакса в более прочные сети, связанные из нитей убеждений и расчета.
В итоге внутренней борьбы с самим собою Сифакс прислал выдержанное в официальном тоне письмо с предложением мира на условиях возвращения Сципиона в Италию, а Ганнибала — в Ливию. На это римлянин ответил, что как содержание, так и тон послания оскорбительны для него. Нумидиец отреагировал царственной надменностью. Однако, спустя несколько дней гордого молчания, к Сципиону вновь прибыл гонец. По зигзагообразной кривой переговоры стали налаживаться. В качестве кульминационного момента Публий задумал непосредственную встречу с царем, в ходе которой надеялся напором ума и силой своей личности сокрушить в его душе редуты, воздвигнутые хитрыми карфагенянами.
Но тут в борьбу вступил Газдрубал, благодаря обилию шпионов в нумидийской ставке узнавший о неблагоприятном для него повороте событий. Под предлогом опасений коварства римлян Газдрубал приблизил карфагенский лагерь к нумидийскому и отныне контролировал ход переговоров. Против самого факта сношений между Сифаксом и римлянами он не возражал, видя в том выгоду в смысле выигрыша времени, а отчасти, уступая настойчивому желанию царя. Но вел он дипломатическую игру с женской ловкостью и, постоянно обещая, ничего не давал, при этом, ясно сознавая, что главная задача — не допустить личную встречу впечатлительного Сифакса с римским властителем человеческих душ. В результате, переговоры пошли по кругу. Сципион сразу раскусил пунийскую игру и проклинал безволие нумидийца, однако вынужден был пока отступить. С тем он и встретил зиму.
Не добившись в эти первые месяцы особых успехов, римляне, зато прочно закрепились на вражеской территории. Проведенными осенью операциями они прощупали врага и приноровились к местности. У них был прекрасный лагерь, надежно укрывший и войско, и флот, а запасенного продовольствия и прочего снаряжения вполне хватало, чтобы, не зная нужды, дожить до весны. Теперь все взоры с напряжением и надеждой устремились в будущее.
3
В том году война словно взяла передышку перед завершающим рывком. В Италии, как и в Африке, не произошло сколько-нибудь значительных сражений. Магон, учтя трагический опыт брата Газдрубала, избегал встречи с противником в открытом поле и ограничивался подрывной работой среди италийских народов. Так, ему удалось посеять смуту в Этрурии. Но консул Корнелий Цетег быстро расправился с заговором, причем, действуя мирными средствами, через суд, то есть, используя не силу, а закон, словно войны уже и не было. В Бруттии второй консул Семпроний Тудитан вступил в бой с Ганнибалом, но был оттеснен к своему лагерю. Затем он вызвал на помощь проконсула Публия Красса и с удвоенным войском взял реванш у Пунийца. Ганнибал укрылся в Кротоне, а Семпроний при пассивности соперника овладел несколькими бруттийскими городами. В провинциях и вовсе все было спокойно, словно народы даже самых отдаленных земель затаились, ожидая вестей из Африки.
В политической жизни Рима также произошел спад. Государство сделало выбор, спорить теперь было не о чем, следовало идти намеченным курсом, сложив усилия всех партий и группировок, чтобы преодолеть возникающие на пути препятствия. Сторонники Сципиона безраздельно господствовали в сенате, на форуме и в комициях. Только непреклонный старец Квинт Фабий Максим не мог смириться с поражением и с прежним упорством предрекал государству крах, если не будет отозван обратно Сципион. Но, не имея уже физических сил для борьбы, не будучи способным выдерживать нагрузку официальных выступлений, он пытался воздействовать на окружающих скорбным обликом и входил в Курию с пророческим видом Аппия
