разгоревшийся интерес к чужой стране.
Теперь, разворачивая свитки греков, Сципион думал о необходимости раскрыть эти богатства духа для своего народа, измученного непрерывными войнами. Культура обогащает жизнь, учит жить широко и насыщенно. Представляя себе грубоватые с крупными волевыми чертами лица своих сограждан, он проникался трогательным сочувствием к ним и одновременно верил, что римлянам все по плечу. Зная их умение верно оценивать лучшие достижения других народов, можно не сомневаться, что в свой час они сумеют вобрать в себя подобно губке сокровища греческой цивилизации и на основе этих питательных соков вырастить еще более высокую культуру.
В груде книг Публий нашел и собственные записи, в том числе стихи на греческом языке, написанные под впечатлением гастролей антиохийского импровизатора, который перед выступлением впадал в возбужденное состояние на грани безумия и в этом нездоровом вдохновении, казалось, не задумываясь, сочинял поэтические произведения на любые предложенные ему зрителями темы, будто считывая ритмичные строки с небес. Теперь, просмотрев свои творения, Сципион поразился их примитивности и пришел к выводу, что был всего лишь неумелым подражателем заморским поэтам. Он принялся уничтожать следы своей детской наивности, но вдруг все бросил, схватился за стиль и лихорадочно, как тот импровизатор, стал царапать навощенную доску. Время перестало существовать для него, как и все прочее, кроме страсти и слов. Душа, накопив энергию страданий, переработала впечатления войны в мысли и эмоции и сейчас выплескивала их поэтическим фонтаном. Когда поток иссяк, он почувствовал себя опустошенным и быстро уснул. Днем ночные стихи показались не столь уж хороши, но все же временами сквозь строки прорывалось пламя истинного духа. Тут он загорелся желанием создать нечто подобное и на родном языке. Несколько дней под мирное журчание фонтана в маленьком перистиле Публий трудился над сочинением латинского стиха с неведомым размером, но лишь убедился в бедности исходного материала. Увы, язык римлян всесторонне выражал политику, войну и волю, но только не нюансы чувств. В бесчисленных попытках передать тонкости эллинской речи он склеивал и комбинировал латинские слова и отдельные слоги. Со временем кое-что у него стало получаться, и некоторые новые фразы ему удалось позднее внедрить в речь сограждан. Он поверил в перспективность начатого дела и понял, что язык его народа открыт для совершенствования в той же степени, как и душа.
Таким образом, Публий неожиданно для себя ушел в новую область деятельности и провел отпущенный ему для отдыха период, не тяготясь временем. Он даже ощутил некоторую досаду, когда пришел ответ от отца и настала пора включиться в политическую жизнь.
Проконсул Сципион одобрял намерение сына добиваться государственных должностей, давал ему советы, как держаться в предвыборной борьбе, и предлагал обратиться за поддержкой к знатным сенаторам Марку Эмилию, брату погибшего при Каннах консула, и Марку Корнелию Цетегу, к которым и прислал рекомендательные письма от себя и своего брата Гнея.
35
В ближайшие дни Публий посетил Марка Эмилия Павла и Марка Корнелия Цетега, а затем, по их предписанию, и некоторых других сенаторов. Во время этих визитов юноша держался с нобилями, естественным образом сочетая раскованность и почтительность, без малейшего подобострастия. Рассказывая о войне, он нигде не упоминал о том, что сам защитил раненого отца при Тицине и вывел часть войска из окружения у Ауфида, но по подробностям, с которыми передавались эти события, по некоторым нюансам изложения выявлялось, что рассказчик находился в их гуще, более того, был их главным действующим лицом. Так, проявляя скромность, он одновременно проинформировал нужных людей о своих воинских успехах. Эмилий же сам попросил как можно обстоятельнее описать ему сцену спасения его сына. Публий, повествуя об этом эпизоде, основной акцент сделал на подвиг самого Марка, который, будучи ранен, все же нанес смертельный удар своему врагу. Стремление к государственным должностям Сципион объяснял не тягой к славе, а желанием оказать наибольшую пользу государству. Он говорил, что насмотрелся на безрассудства плебейских консулов и понял, как важно для Рима грамотное управление, сколь необходимо, чтобы сама знать возглавила борьбу с захватчиком. Потому он и старается достичь нужного уровня государственного человека, чтобы в сложной политической игре выбор у патрициев был как можно богаче.
Во время первой встречи с Марком Эмилием сенатор после деловой беседы пригласил Публия в триклиний и за угощением повел разговор о его планах в частной жизни. Когда речь зашла об отношении к женитьбе, молодой человек по мимике и тембру голоса собеседника уловил особую заинтересованность Эмилия в этом вопросе. Тут он вспомнил, как около часа назад из женской половины в атрий, где они тогда находились, вбежала миловидная девочка лет тринадцати, судя по наряду и сопровождающим рабыням, принадлежащая к семейству сенатора. При этом Эмилий быстро посмотрел на гостя, и глаза его блеснули. Публий, в тот момент бессознательно запечатлевший этот взгляд, теперь нашел ему объяснение и догадался о надеждах Эмилия. Он решил поддержать их в той степени, в которой это ни к чему не обязывает, и сказал, что сейчас, по его мнению, не время отвлекаться на подобные дела, он видит свою судьбу лишь в перспективе, лет через пять-шесть, а ныне его помыслы заняты только войной. Позднее Публий узнал, что эта девочка была дочерью Луция Эмилия Павла. После его гибели при Каннах ее опекуном стал Марк Эмилий как старший брат Луция. В последующие визиты Публий неизменно хотя бы несколько мгновений видел юную Эмилию, которая с любопытством сверкала на него блестящими глазками, а иногда смотрела внимательно и напряженно, прячась за спиною кого-либо из старших.
Сципиона удручала необходимость последовательно проходить все магистратуры, и он хотел попытаться выдвинуть свою кандидатуру сразу в эдилы, но его покровители после консультации с высокопоставленными друзьями посоветовали ему все же начать карьеру с квестора, при этом обещая оставить его в городе на виду у сената, чтобы он мог проявить себя.
36
Настал день выборов. Для их проведения на Марсово поле прибыли диктатор Марк Юний, начальник конницы Тиберий Семпроний Гракх и претор Марк Клавдий Марцелл, оставившие свои войска легатам. Магистраты коротко оповестили сенат о ходе боевых действий, каждый — на своем участке, и приступили к назначенному мероприятию.
По крытой галерее из города народ двинулся к Марсову полю, где граждане, располагаясь по центуриям, стали занимать соответствующие места на огороженной площадке. Далее диктатор объявлял имена кандидатов, и центурии голосованием поочередно оповещали о своем мнении.
Выборы прошли без эксцессов. Консулами на следующий год избрали Тиберия Семпрония и Луция Постумия, находившегося в то время с войском в Галлии. Публий Сципион без труда прошел в квесторы,[2] но удовлетворения от этого не испытал, считая себя еще очень далеким от своей цели. Столь медленное продвижение представлялось ему особенно обидным из-за того, что его друзья, в компании которых он все чаще выступал как лидер, заняли теперь гораздо более высокое положение в государстве: Аппий Клавдий после вступления в должность в мартовские иды станет претором и получит в управлению Сицилию, а Квинт Фабий будет эдилом.
Марк Эмилий и Корнелий Цетег выполнили свое обещание, и Публий получил место городского квестора. Это, кроме возможности быть вблизи политической жизни Города, также гарантировало ему освобождение от должности ровно через год и тем самым предоставляло право бороться за большее. Квесторы в войсках в условиях войны часто задерживались на несколько лет.
В распоряжение Сципиона должен был поступить эрарий при храме Сатурна с казною государства. В сложном положении, в котором пребывало Отечество, упорядочение налогов и укрепление его финансовых ресурсов имело огромное значение, и Публий вскоре проникся сознанием важности своего дела. Однако именно в силу нынешних затруднений Рима, по предложению вездесущих народных трибунов, для ведания
