Рима продолжалось до наступления темноты. На следующий день народ избрал вождями Гиппократа и Эпикида, а затем долго и бурно праздновал свое освобождение от ига римлян и переход в рабство к карфагенянам.
Между тем римляне подступили к Сиракузам и без промедления разбили лагерь у стен города. Послов от Аппия Клавдия сиракузяне едва не убили, те спаслись только благодаря своему проворству. Но римляне из уважения к прошлым заслугам Сиракуз отправили другую делегацию, которой, несмотря на все усилия, удалось встретиться только с Эпикидом. Однако говорить с таким магистратом было все равно, что с Ганнибалом: римляне напрасно взывали к соблюдению договоров и норм международного права, это было равносильно тому, как если бы они убеждали самого Ганнибала передать Сиракузы Риму.
Испытав все мирные средства, Марцелл начал осаду. Римляне являлись мастерами этого дела, но здесь им довелось столкнуться с самой изощренной защитой, не имевшей равной в истории. Сиракузяне построили множество машин для метания снарядов и для борьбы с осадными средствами противника. Разрабатывал эти машины и руководил их постройкой величайший ученый того времени, далеко известный за пределами своего города и Сицилии, Архимед.
Римляне атаковали город с моря и с суши. На кораблях размещались катапульты и баллисты, забрасывающие стены градом снарядов, на судах, соединенных бортами попарно, возводились башни, с которых любой участок стены был доступен обстрелу. Однако машины Архимеда, напоминающие сказочных драконов, зубастыми пастями и всевозможными захватами вгрызались в борта кораблей и перекидывали их, поднимали суда за нос, словно игрушки, и бросали в море. Столь же эффективно детища Архимеда уничтожали строения римлян на суше. В конце концов римляне были вынуждены перейти к пассивной осаде, надеясь уморить город голодом.
К этому времени карфагеняне переправили в Сицилию тридцатитысячное войско во главе с Гимильконом. Этими силами пунийцы вскоре захватили крупный город Агригент, пошатнулось положение римлян и в других областях. Марцелл, не снимая осады с Сиракуз, с частью своих войск двинулся в глубь острова, возвращая отпавшие города и жестоко наказывая их за измену. Эта суровость к побежденным, призванная запугать сицилийцев, наоборот, их возмутила. Вся Сицилия вспыхнула войною.
Вступила в борьбу и Македония. Царь Филипп с ходу взял несколько мелких эпирских городов и приступил к Аполлонии, намереваясь превратить этот город в базу для начала боевых действий в Италии. Однако Марк Валерий вовремя переправился в Иллирию и преградил ему путь.
Войска поставили лагери вблизи друг друга и стали поджидать удобного случая для нападения. Когда Валерий изучил противника и убедился в его беспечности, римляне ночью атаковали плохо охраняемый лагерь и учинили в нем резню. Сам Филипп едва спасся, убежав полуголым. После этого царь с остатками войска уже не мог продолжать задуманную кампанию и вынужден был вернуться в Македонию, но предварительно он сжег свой флот, чтобы тот не достался врагу.
В Испании пунийцы перехватили инициативу, разгромив большую иберийскую армию, и попытались осаждать союзные римлянам города. Но Гней Корнелий нанес им несколько поражений в небольших боях и вернул ненадолго утраченное преимущество.
40
Публий несколько месяцев провел в легионах, но ввиду позиционного характера войны не совершил ничего значительного и возвратился в столицу в надежде на успех в политической деятельности. В Риме он по-прежнему влачил дни в вынужденном бездействии, томительное ожидание заполняя изучением философии, риторики и размышлениями над происходящим. Он начал понимать характер разворачивающейся перед его взором войны. Два года назад его, как и других, удивляла видимая пассивность Ганнибала, когда после «Канн» тот не стал осаждать Рим. Возможно, в какой-то момент Пунийцу, не знакомому с римским характером, взращенным вольным духом республики, и показалось, будто война уже выиграна, что заставило его потерять излишне много времени в ожидании добровольного изъявления покорности от своего противника, но главное было не в этом. Теперь Публию стало ясно, что исход борьбы между столь могучими народами не решается одной битвой и определяется не только армиями, но в гораздо большей степени — общими ресурсами государств, куда входят численность населения, земли, финансы, культура народа, степень свободы его духа и состояние связей с другими странами. После квестуры Сципион узнал цену деньгам, этой энергии общественной жизни, роль которых для государства подобна роли кровообращения для живого организма. В свете этого он по-новому взглянул на гигантские серебряные рудники в Испании, о которых ему писал отец. Испанское серебро было пищей, питавшей Ганнибала и его наемников. Ранее Публию казалось нецелесообразным содержать большие силы далеко от Родины, когда ей угрожает непосредственная опасность. Ныне же он оценил значение Испании в этой изнурительной войне на истощение, где наряду со сражениями не менее важным фактором является расширение жизненного пространства, контроль территорий, завоевание союзников. Публий все более склонялся к мысли, что войну можно выиграть не в Италии, а именно в Испании, и вдохновился ролью своего отца, снова вознадеявшись на его решающий вклад в грядущий успех Отечества.
Убедившись в затяжном характере борьбы величайших государств своего времени, он стал надеяться, что и сам успеет отличиться, ведь его друзья Фабий и Аппий уже командуют войсками.
В конце лета Аппий Клавдий прибыл в Рим с намерением добиваться консульства. Он навестил Публия и поведал ему о некотором разочаровании своим преторством в Сицилии, жаловался, что кое-кто ставит ему в вину переворот в Сиракузах, обвиняет его в нерешительности, полагая, будто следовало заранее ввести войска в город, дабы силой заставить греков блюсти договор. Сам Пульхр утверждал, что такой поступок ненадолго сохранил бы для римлян Сиракузы, но зато отвратил бы от них остальных союзников, причем не только в Сицилии, а даже в самой Италии. Он высказал недовольство ограничением своей власти, когда ему не продлили империй в провинции, но прислали на смену другого претора, а затем и Марцелла, лишив его самостоятельности и возможности показать свои способности. К Публию он относился по-прежнему дружески, без высокомерия, которое, казалось, могло бы возникнуть по отношению к младшему теперь уже не только по возрасту, но и по положению товарищу. Однако Сципион сам несколько отдалился от него, уязвленный второстепенностью своей роли в их общении при нынешнем положении.
В это же время вернулся из Самния служивший там в легионной коннице Гай Лелий — давний друг Публия. Лелиям довольно давно удалось поселиться в патрицианском квартале на Палатине, они жили по соседству со Сципионами, причем их дома не только располагались рядом, но и сообщались через балкон. Потому Публий и Гай были хорошо знакомы еще с детства и совместными усилиями покорили немало игрушечных стран и песчаных либо глиняных крепостей. Несколько лет разлуки, весьма заметно изменившие Сципиона и повлиявшие на его отношения со многими прежними знакомыми, никак не отразились на взаимопонимании с Лелием. Они быстро нашли общий язык, и Публий разоткровенничался до такой степени, что поведал о своей мечте возглавить войну с Карфагеном. Оказалось, что Лелий мечтал о подобной роли для себя. Правда, он признавал свои шансы низкими ввиду недостаточной знатности своего рода и отсутствия поддержки со стороны видных нобилей. В конце концов молодые люди договорились поддерживать друг друга и действовать сообща.
Подходило время выборов, и Публий надел беленую тогу. Сенат одобрил его кандидатуру в эдилы, но неожиданно возникли затруднения с другой стороны. В этот год народным трибуном был Марк Цецилий Метелл, тот самый, которому Сципион не позволил предать Отечество и убежать в Египет. Недавно цензоры исключили его из списка всадников и перевели в более низкий гражданский разряд эрариев. Теперь же он использовал свою должность для сведения счетов. Метелл пытался привлечь цензоров к суду, даже не дождавшись, когда они сложат магистратуру. Решил он отомстить и Сципиону. Однако народ любил отца Публия и самого его знал только с хорошей стороны, потому не поверил наветам трибуна. Все окончилось благополучно, но Сципиону весьма попортили нервы, и он пережил унизительную сцену, когда был вынужден оправдываться перед кучкой раззадоренного Цецилием плебса в несуществующих пороках и убеждать окружающих в своей благонадежности, ему даже пришлось показывать любопытным раны, полученные при Требии.
