значит, главные женские силы находят себе примененье в любви?
На лице Виолы отразилось напряжение мысли. Это серьезное выражение, придавшее некоторую прозаическую суховатость чертам, являющим собою яркий праздник жизни и счастья, вызвало у Публия улыбку умиления. Приятно было видеть в столь восхитительном создании естественность, отсутствие жеманства и кокетства. Эта пауза длилась только миг, но такой миг по впечатленьям для Публия был равен месяцам. Вновь зазвучал ее голос, и Публий очнулся от блаженного созерцанья.
Она произнесла:
— Наверное, да.
— Ну а что они, эти силы, собою представляют? — обращаясь уже ко всем окружающим, сказал Сципион. — За что мужчины любят женщин?
Аллуций поглядел на жену и самодовольно сказал:
— За красоту.
— Пожалуй, верно, — согласился Публий, — внешняя красота проникает в душу мужчины, приводит ее в движенье и порождает чувство. Но тут выявляется любопытное противоречие. Чтобы оценить прекрасное, мужчина соответственно должен располагать внутренним величием, ибо нельзя низшим измерить высшее. Однако сам мужчина имеет довольно простоватую и грубую форму, значит, любить его можно только незамысловатой душой. Следовательно, женщина прекрасна внешне, но примитивна в душе, а мужчина, наоборот, примитивен внешне, но прекрасен духом. Получается, что в их отношениях не достижима гармония.
— Вы судите со своих позиций, а, может быть, мы понимаем красоту по-иному. — отозвалась Виола.
— Возможно, я односторонен, потому как не могу измыслить мужчину равной красоты тебе, чужеземка. Сильван, не переводи! — вдруг перебил сам себя Публий. — Говори дальнейшее. В поддержку твоих слов, Виола, вспомним греков. Они изваяли немало мраморных богов и героев, с любовью изображая рельефные мышцы, видимо, будучи вдохновлены мощным напором проступающей в них силы. Вероятно, красота мужской фигуры заключается в этой грозящей, настигающей силе, в то время как женская — в ускользающей утонченности. Но сказанное только подтверждает мои слова, ведь я не говорил об отсутствии какой-либо привлекательности мужской стати для женского взора, а утверждал лишь о несовместимости характеров возникающих чувств, следующей из внешних различий. Противоречие остается. Вечно обречен мужчина, устремляясь к женщине, искать соответствия ее внешней прелести в недрах духа и всякий раз вынужден отворачиваться разочарованным, ибо женщина вся собою лишь приманка, она — обман, в ней нет сути, чтобы впитать любовь.
Неотрывно, с наивным восхищением глядевший на Виолу Корнелий Лентул Кавдин заметил, как при последних словах «богиня» нахмурилась, и это заставило его вмешаться в разговор.
— Вы однобоко воспринимаете красоту, — заговорил он. — Ты, Публий, сам назвал обсуждаемый предмет внешней красотой, видимо, подразумевая наличие и красоты другого рода.
При неожиданной помощи, пришедшей с соседнего ложа, Виола не обратила взор на говорившего, как бывает в подобных случаях, а вдруг тайком поглядела на Сципиона, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание привлек Кавдин. Публий перехватил ее заинтересованный взгляд, и природные инстинкты наперекор сознанию возбудили его опасною надеждой. Мгновенно в нем забурлила кровь и почудилось, будто под кожей затрепетало пламя. Однако в следующий миг Виола уже внимательно слушала Корнелия Лентула, и Сципион спрашивал себя: не померещилась ли ему предыдущая сцена?
Тем временем Кавдин сотворил формулу:
— Красота в человеке — это все то, что порождает любовь.
— То есть, красота, выражаясь в терминах, применяемых нами ранее, есть способность к любви? — громко перебил его Публий, бессознательно стремясь вернуть столь быстро утраченное внимание красавицы, но она более к нему не обернулась.
— Да, — продолжал Кавдин, все сильнее вдохновляясь своей речью, — и потому она включает черты лица, линии тела, голос, мимику, грацию движений, изящество ума, прелести души и силу духа, другими словами, это совокупность граней всех человеческих свойств, ориентированных в направлении любви, это как бы взгляд на всего человека, но с одной стороны. А поскольку все люди различны, то и красив каждый человек по-своему. Выходит, красота бывает разных типов, и каждый род красоты вызывает свойственный именно ей вид любви. Потому встречается любовь веселая и легкая, как весенний ручеек, нежная и спокойная, как тихая заводь, раздольная, как широкая река, неистовая, клокочущая в теснинах ревности подобно горному потоку, и яростная, низвергающая, как водопад, в пучину страсти!
— Сколько же лет ты, Публий Лентул, теоретизировал на эти темы? — с ехидной усмешкой поинтересовался Фламиний.
— Да вот… только сейчас все это пришло на ум, — смущенно произнес Лентул и, украдкой взглянув на Виолу, со вздохом тихо добавил: — Какое-то озарение…
Физиономия Фламиния изобразила злорадное торжество, он вознамерился продолжить атаку на Кавдина, проявившего еще большую слабость к прекрасной чужестранке, чем он сам, но Сципион пришел на помощь раненому стрелою Купидона легату. Он сказал:
— Вот результат совместных размышлений в дружеской беседе, когда доводы одного будят мысли другого и совместными усилиями удается все глубже черпать из бездонного колодца истины.
— Да, этот достойный молодой человек с большими и грустными глазами правильно сказал, — заговорила Виола, и ее голос, достаточно глубокий, чтобы затронуть душу, и достаточно легкий и мелодичный, чтобы вызвать сияющую радость, проник в грудь Сципиона, ударил по сокровенным струнам его существа, и в нем запел волшебный хор.
— Он объяснил, что красота бывает не только внешняя, — продолжала она, не замечая сраженных сердец, падающих к ее ногам. — Это вас, мужчин привлекают губы, брови и бедра, а женщины любят в мужчинах сильный геройский характер и душу, которая, как вы «скромно» заметили, полна у вас сокровищами чувств. Теперь судите сами, чья любовь богаче: того, кто любит изгибы тела, или того, кого влекут тонкости души.
В губах Виолы спряталась улыбка, в глазах блестками рассыпался лукавый смех. Женщина торжествовала свою победу над этими образованными мужчинами и, глядя на нее, трудно было решить: верит ли она сама в свои слова или только дразнит окруживших ее вниманием мужчин.
«Как бы не так, о том ли ты думала, красотка, прошлой ночью», — пробурчал себе под нос Фламиний.
— Ну если вы любите красоту души, то, значит, любите самих себя, ведь мужская душа цветет только в период любви, то есть, когда отражает ваши собственные прелести, — с улыбкой сказал Публий.
— Конечно, они любят только себя! — воскликнул Фламиний. — Потому столько времени вертятся перед медью зеркал, возятся с румянами и благовониями.
— Но вот скажи, Виола, чем вызвал твою любовь Аллуций? Сам он уже поведал нам, что любит тебя за красоту, — снова стал приставать к красавице Публий.
— За его доброту и силу, — мягко сказала Виола и обернулась к Аллуцию, отчего встрепенулись, ожили, пошли волнами ее пышные волосы.
Жадно глядя на них, Публий на миг почти явственно ощутил, как они кудрявыми ручьями скользят по его руке, и даже содрогнулся, но, увы, его отделяло от этой женщины прежнее расстояние, и, более того, каждое мгновение отдаляло их друг от друга, предвещая расставанье навсегда.
— Причем я знаю, — продолжала Виола, — что он красив, силен и добр благодаря моей любви так же, как и я красива, пока он меня любит.
— В таком случае и другой под действием твоей любви мог бы столь же ярко раскрыть свои достоинства, — сказал Публий, и его голос дрогнул, он запнулся, но после паузы снова заговорил ровным приветливым тоном, — вот перед тобою мой квестор, Гай Фламиний, сын выдающегося человека и сам могучий воин, остроумный собеседник. Согласись, он не менее статен фигурой и красив лицом, чем любой из твоих соплеменников, так разве он не достоин любви?
— Вполне достоин, — подтвердила Виола, лукаво взглянув на широкое бородатое с правильными мужественными чертами лицо Фламиния.
— Теперь представь, что, прежде чем встретить своего жениха, ты познакомилась бы с Гаем. Он мог
