никакого результата: ныне тут все были равны, и полководец, и солдат. Однако за этим занятием он обрел некоторое душевное равновесие, настолько спокойнее оказалось иметь дело с реальными мертвецами, чем с призраками. Поодаль он нашел еще одну кучу костей, в другом месте — третью. По этим зловещим знакам можно было прочесть всю битву, определить, где шел ожесточенный бой, где — беспорядочное бегство. Различия в званиях стерлись смертью, но герой, погибший в строю, и сейчас отличался от труса, сраженного в спину копьем нумидийца. Взору Сципиона явственно предстала картина боя. Привидения, наполнявшие здешний воздух, материализовались из лунного света и вновь разыграли пред ним жуткий спектакль пятилетней давности. Сюда явились Злоба, Коварство, и Жестокость, виденные им у Требии, Тицина и при Каннах. Вся мерзость двенадцати военных лет стеклась к истерзанному полю на шабаш.
Сципион вдруг осознал проклятье этой долины. Она заражена человеческой ненавистью. Преступления людские загрязняют природу и порождают в ней притоны темных сил. Публий поклялся очистить заколдованное место и на будущее примирить его с синим небом и солнечным теплом. Как по волшебству, при этом померкло лунное сиянье, и восток, там, где была родная Италия, окрасился в розовые тона.
Раз нарушив предписанный порядок в случае с устройством лагеря, войско, будто сбившись с пути и потеряв ориентиры устава, все дальше увязало в хаосе. Солдаты завтракали неорганизованно, кому как вздумается, многие — сидя, некоторые — даже лежа, а кто-то еще продолжал спать: мрачное место и тягостные воспоминания, казалось, оправдывали все.
Невзирая на то, что мысли Публия были далеки от мелочной повседневности, его профессиональный взгляд сразу обнаружил падение дисциплины в лагере. Однако он промолчал. Сципион не любил окрики и предпочитал исподволь подводить людей к пониманию необходимости следовать его решениям.
Когда войско окончательно проснулось, когда «Долина Костей» снова приняла обманчиво приветливый облик, Публий созвал воинов перед трибуналом, который был насыпан уже сейчас, утром, и в нескольких словах объяснил стоящую перед ними задачу: они должны, наконец, исполнить свой долг перед погибшими, для чего следовало собрать и похоронить останки соотечественников, дабы не терзали их больше хищные звери, ветры и дожди, и души несчастных смогли бы отныне обрести покой.
К предстоящему делу Сципион подошел с истинно римской добросовестностью. Все поле до оврага и холмов было поделено на участки, каждый из которых закреплялся за одним из подразделений, на триариев возлагалась обязанность контроля. Солдаты заняли сразу всю долину и принялись за работу. Все кости сносили в середину и складывали в одну груду. Отличить среди павших своих от врагов не представлялось никакой возможности, поэтому, а также, учитывая то, что пунийцы, по всей видимости, позаботились о трупах соратников, подбирали все подряд. Сципион направился туда, где, по уверениям ветеранов, сражался его отец, хотя он и сам угадал место, в котором должен находится во время боя полководец, и обыскал его еще ночью. Сведения очевидцев были приблизительными, а никаких предметов одежды или вооружения, позволивших бы опознать мертвецов, не было, поскольку победители старательно обобрали трупы, потому и дневные поиски следов старшего Корнелия оказались напрасными. Публий еще раз посмотрел на этот участок кладбища и дал команду соответствующим центуриям приступить к сбору костей также и на нем. Он вдруг забеспокоился, не постигла ли отца участь Луция Постумия, захваченного галлами племени бойев в пойме Пада, чьи останки варвары подвергли надругательству. Однако, расспросив немногих испанцев, находившихся при нем, тогда как большинство их он заранее отправил за Ибер, и перебежчиков-нумидийцев об их обычаях в обращении с прахом поверженных врагов, он несколько успокоился, поскольку здешние варвары в большинстве случаев довольствовались вещами и не трогали тел.
Солдаты, с утра повеселевшие при виде солнечных лучей, рассеявших мрак тревожной ночи, работали дружно. Коллективные действия всегда создают впечатление их законности и целесообразности. То, что одному человеку показалось бы чудовищным, в толпе воспринимается как должное и почти обыденное. Беря пример друг с друга, люди преодолели природную брезгливость к объедкам смерти и носили человеческие кости запросто, как хворост для лагерного вала. Однако, чем выше поднимался грязно-белый холм, тем глубже падал дух солдат. С каждым разом, подходя к куче костей, они становились все мрачнее. Вначале ветераны рассказывали юнцам о ходе того боя, вспоминали, кто где был убит, кто отличился, но к полудню, когда войско, закончив дело, собралось у холма, ставшего продуктом их труда, кругом царило гнетущее молчание, и взоры потупились в землю.
Был сложен гигантский костер, и в нем сожгли все то, что осталось от погибших людей. Публий подошел к серебристо-серой куче, взял горсть пепла и высыпал в мешочек, чтобы отвезти этот прах к пенатам. Многие, потерявшие, как и он, в том сражении родственников, поступили так же. Затем оставшийся пепел зарыли в землю и над этой братской могилой воздвигли курган.
Наступал вечер, но никто не хотел оставаться здесь на ночь, и войско в полном молчании, лишь бряцая оружием, двинулось прочь. Стихли даже животные, почуяв настроение людей.
Публий оглянулся, чтобы в последний раз увидеть эту долину и курган. И снова ему почудилось, будто он бывал тут прежде и часть самого его погибла здесь пять лет назад. Прежде чем навсегда уйти, он задержался еще на несколько мгновений и, воззвав к богам, дал обет почтить память павших по этрусскому обычаю боем гладиаторов, своего рода человеческими жертвоприношениями.
Через несколько дней римляне повторили захоронение на месте гибели легионов Гнея Корнелия. Публий опять взял горсть праха, чтобы передать его двоюродному брату Сципиону Назике.
После этих процедур войско пало духом и в нем невозможно было узнать победоносную армию последних лет. Легаты стали упрекать в этом проконсула. Однако Сципион произнес перед воинами речь, в которой подчеркнул святость выполненного долга, а самое главное, трансформировал накопившуюся в его подопечных отрицательную энергию в ненависть к врагу, и в первую очередь — к иберам, своим тогдашним предательством обрекшим римлян на поражение. Под влиянием слов полководца солдаты потребовали немедленно вести их на штурм испанских городов Илитургиса и Кастулона, чья вина в давних событиях не подлежала сомнению. Причем особым преступлением запятнали себя жители Илитургиса, добавившие к измене еще и избиение укрывшихся у них после поражения римлян. Сципион поклялся, что виновные понесут наказание, но лишь после окончательной победы в этой стране над главным соперником — пунийцами.
Солдаты вернулись в Тарракон, горя неутоленной жаждой великих дел, и с нетерпением, как и их полководец, ожидали будущего года.
Пока Публий занимался захоронением давно погибших, Луций Сципион успел овладеть Оронгием. Ему пришлось вести штурм города по всем правилам военного искусства, так как население отказалось добровольно принять сторону римлян. Вначале город был обведен глубоким рвом, чтобы затруднить защищающимся возможность препятствовать дальнейшим осадным работам, затем — насыпан двойной вал, с которого во время атаки предполагалось обстреливать стены, сооружены подвижные галереи для таранов, многоэтажные башни на колесах. При этом иберы с удивлением взирали на копошившихся вдали от стен римлян и насмехались над ними, вопрошая: не думают ли те укреплять их город? Но находившиеся среди них африканцы из пунийского гарнизона, поняли серьезность положения и сосредоточенно строили всевозможные метательные машины, приспособления с зацепами и прочее оборонительное снаряжение. В некоторых наиболее ответственных местах горожане по их приказу нарастили стену вровень с римским валом.
Когда же воины Сципиона закончили работы и грандиозные сооружения зажали со всех сторон город, когда множество катапульт и баллист обрушили на осажденных поток огромных камней и стрел чудовищной пробивной силы, а пращники и лучники, засевшие на валу, своими снарядами совсем согнали защитников со стен, когда двинулись вперед штурмовые башни, влекомые сотнями мулов, и рядом с ними поползли к воротам «черепахи», испанцы, наконец-то, оценили по достоинству труд римлян и прониклись таким глубоким впечатлением от происходящего, что едва сумели отразить первый натиск. Луций повел на штурм третью часть своего отряда, дав остальным отдых. Изнурив врага этой атакой, он отвел назад передовой эшелон и двинул на приступ основные силы. Повторного напора горожане не выдержали и, оставив оборонительные посты, бросились спасаться. Многие, желая предотвратить гибельный для города и мирных жителей уличный бой, открыли ворота и беспорядочной толпою высыпали перед стеной, жестами изъявляя намерение сдаться. Но римляне, опасаясь какой-либо хитрости, набросились на них и всех истребили. Насытив этим жажду крови, неизбежно возникающую в трудах и лишениях осады, они в самом
