— Первый договор между нашим государством и Карфагеном был заключен более трехсот лет назад, — неспешно начал повествование Публий, — за ним последовали другие. Эти договоры формально определяли сотрудничество, регламентировали торговые отношения, но по сути являлись кабальными. Пользуясь превосходством на море, Карфаген навязал нам выгодные ему условия, дабы поддерживать свою монополию на торговлю во всех землях, омываемых западной половиной Внутреннего моря, а также и за Геркулесовыми столбами. Мы терпели это, ибо не искали легкой наживы за счет торгашеских спекуляций в заморских странах, а добывали себе пропитанье трудом земледельцев. Однако поощренный нашими уступками торговый владыка мира возжелал большего, и едва Италия ослабла в результате войны с Пирром, как пунийский флот проник уже к Таренту, хотя договор запрещал карфагенянам показываться у наших берегов. Правда, греки поддержали нас и не впустили чужеземцев.
— Позволь, — возмущенно перебил его Газдрубал, — мы отправили флот в помощь тарентинцам, стонавшим под напором вашего нашествия!
— Не надо восклицаний, Газдрубал, — спокойно, с улыбкой сказал Публий, — я знаю, что любой карфагенянин может до бесконечности спорить по всякому поводу, этому вас научила профессия купца. Но нейтральному человеку, судящему о нас со стороны, каковым является наш гостеприимный хозяин, не следует бродить в дебрях слов, чтобы установить истину, а достаточно лишь обратить внимание на факты. Скажи, Газдрубал, где Тарент? Молчишь? Тарент в Италии. По-моему, этим все сказано. Если бы, например, я в мирное время высадился в Африке и стал штурмовать Утику, поверил бы мне кто-либо, когда я стал бы разводить словеса о чистоте своих помыслов относительно Карфагена и утверждал бы, будто покинул свою страну, пересек море и принес войну в чужие края только лишь с целью защитить финикийцев одного города от финикийцев города соседнего? Продолжаю. Не столь уступчивы, как мы, оказались эллины, другой народ путешественников. Их возмущало посягательство пунийцев на владения Нептуна. Люди издавна спорили за земли, но присвоить себе владения богов до карфагенян не смел никто. Объявив себя хозяевами одной божественной стихии, они могли бы с таким же успехом покуситься на небеса и запретить всем нам поднимать взоры к богам.
Услышав такое, Газдрубал лишь развел руки. У Публия при этом жесте блеснул в глазах озорной огонек, и едва только Сильван, проникшийся вдохновением Сципиона и соответствующим образом блиставший риторическими красотами даже на варварском языке, закончил перевод последней фразы, как он продолжил:
— Эллины издавна обосновались в Сицилии, земле, между прочим, являющейся прямым продолжением Италии. Они не отказались от своего человеческого права пользоваться водою так же, как и воздухом, несмотря на запреты Карфагена, и продолжали крутыми носами своих судов бороздить морские волны во всех направлениях. Это привело к длительной войне, продолжавшейся, временами затухая и вспыхивая вновь, не одно столетие. Наконец могущественный Карфаген потеснил греков и завладел частью благодатного острова.
— Постой, Корнелий, — снова вмешался Газдрубал, — теперь ты мне ответь на вопрос в твоем же духе: каково расстояние от Сицилии до Греции и сколько миль от этой земли до Карфагена? Тогда и выяснится, кто завоеватель!
— Газдрубал, ты усвоил географию, но, разместив события в пространстве, забыл расположить их во времени, — не выказывая досады, с прежней уверенной улыбкой продолжал беседу Сципион, — эллины поселились в Сицилии почти в те же годы, когда был основан Карфаген. Едва ли твой город в первый день своего существования имел право помышлять о заморских территориях. Так что, именно Карфаген посягнул на владения греков, а не наоборот. Мы и здесь молчали. Но вот в Сицилии поселились мамертинцы, то есть наши кампанские союзники, привлеченные туда тираном Сиракуз. Во время ссоры между прежними друзьями — греками и мамертинцами — последние обратились за помощью к нам, вспомнив о близости в прямом и переносном смысле их родины Кампании и Рима. Когда же мы прибыли в Мессану, город уже был захвачен карфагенянами, всегда спешащими воспользоваться чьими-либо трудностями. Мы не могли отступиться от попавшего в беду союзника, но Карфаген не внял законам международного права и вступил в войну с нами. Двадцать четыре года длилась эта война, и закончили ее мы, вернув пунийцев туда, откуда они пришли.
— И вы, явившись на помощь одному городу, захватили всю Сицилию! — усмехнувшись, съязвил Газдрубал.
— Война разрослась помимо нашей воли. Когда население сицилийских городов увидело, что мы освободили от вас Мессану, оно в свою очередь обратилось к нам за поддержкой.
— Они не просили вас о помощи, а просто перешли на вашу сторону, потому что тогда вы побеждали! — гневно крикнул карфагенянин.
— А может быть, наоборот, мы побеждали благодаря сочувствию местных народов? — несколько повысив тон, воскликнул Сципион и тут же снова более спокойным голосом продолжил рассуждение. — Могло ли быть, чтобы наше молодое государство, впервые отправив своих граждан за пределы Италии, на едином дыхании смело сопротивление столь могущественных и более опытных, чем мы в то время, военных держав? Конечно, нет. Только за счет того, что вся Сицилия поднялась на борьбу с Карфагеном, мы и смогли победить! И в освобожденных городах, не имевших собственных войск, мы, естественно, обязаны были оставить гарнизоны для их защиты. Ведь грош — цена такой свободе, которая не способна устоять против захватчика. Бессильная свобода быстро становится своим антиподом.
— Послушать тебя, Сципион, так можно поразиться, как только нас, таких злодеев, земля держит, — внезапно остыв, грустно молвил Газдрубал.
— Так она уже и не держит, — заметил Публий, — она уходит из-под ваших ног, ушли Сицилия, Испания… Но обратимся мыслью к нынешней войне. Вновь начало ей положили карфагеняне. Хотя стоит вспомнить, что мы строго соблюдали все договоры, и, кстати сказать, благодаря нашему содействию Гамилькару удалось подавить восстание коренных африканских народов. Если бы мы жаждали завоеваний, то еще тогда могли бы укрепиться в Африке, но мы отвергли как саму такую идею, идущую вразрез с заключенным соглашением, так и просьбу о союзе граждан Утики, всего лишь потому, что этот город изменил Карфагену. Где угодно можно искать благодарности, но только не у пунийцев. И тот же Гамилькар взял со своего сына, тогда еще ребенка, клятву в вечной ненависти к Риму!
— Не может быть! — воскликнул потрясенный Сифакс.
Царю трудно было разобраться в событиях, о которых шел разговор, но, глядя в открытое, доброжелательное лицо Сципиона, наблюдая, как уверенно и достойно он ведет беседу и насколько в противоположность ему раздражен и раздосадован Газдрубал, Сифакс, помимо воли, склонялся на сторону римлянина. При такой эмоциональной посылке, доводы Публия с каждым мгновением казались ему все более убедительными.
— Да, — между тем начал развернутый ответ царю Сципион, — карфагенский вождь в благодарность за то, что его выпустили живым из блокады в Сицилии, за поддержку в Африканской войне, за безвозмездный возврат пленных воспитал старшего сына — Ганнибала в лютой злобе к нам! При этом младшие сыновья ненавидели нас меньше лишь в меру своей ничтожности, ровно на столько, на сколько уступали Ганнибалу во всех других качествах.
— Не хотелось тебя перебивать, Корнелий, ты говорил почти стихами, — устало вымолвил Газдрубал, — но, истины ради, я вставлю два слова прозой. Ты очень распалился по поводу вашего нейтралитета в Африканской войне, а, между прочим, в это время вы отняли у нас Сардинию.
— Что слышу я! Сардиния — карфагенская земля? О, смолкни, Газдрубал! Не то ты скажешь, что вам принадлежат Помптинские болота или даже — Яникул!
— Газдрубал, в самом деле, не совестно тебе спорить? — вмешался Сифакс, с укоризной посмотрев на пунийца. — Уж тут-то определенно ясно, кто прав.
И царь вновь повернулся к Сципиону, жаждая услышать продолжение рассказа. Тем временем Лелий слегка подтолкнул Публия локтем, призывая его не слишком увлекаться, но тот сделал ему знак, что он полностью контролирует ситуацию. А Газдрубал пожимал плечами, не понимая причины восклицаний Сципиона, поскольку не видел оснований приравнивать Сардинию окрестностям Рима. Однако он собрался с духом и предпринял контратаку.
— Но позволь, Корнелий, ты сказал, будто мы начали нынешнюю войну. А ведь именно Рим расторг с нами мир, для чего прислал к нам в Карт-Хадашт своих первых людей: Фабия, Ливия и Павла.
