вето» на любое решение консула, претора или какого-либо другого должностного лица. Кроме указанной функции противостояния знати, народные трибуны, кстати сказать, избираемые плебейским собранием, представляют как бы народную партию, действующую у всех на виду, которая в концентрированном виде выражает волю плебса и придает некоторую стабильность политическим взглядам массы. Таким образом достигается баланс власти, где интересы всех групп общества, переплетенные в тугой узел, уравновешивают друг друга и где каждый гражданин в меру своих способностей участвует в управлении.
— Изумительно! Хотя и непонятно мне, царю необразованного народа! — воскликнул Сифакс, вновь увлеченный рассказом своего гостя.
— Но и это еще не все, — пытаясь скрыть улыбку, продолжал Сципион, — когда Отечество попадает в критическое положение и необходимо быстрое и однозначное принятие решений, объединение всех сил общества с приложением их в одном направлении, высшие магистраты по решению сената назначают диктатора — должностное лицо с неограниченными полномочиями, с правами жизни и смерти над любым членом общины — и он заботится о том, чтобы государство не понесло ущерба. Как видите, здесь нашли применение достоинства и царской власти. Но дабы достоинства не переросли в пороки, дабы диктатор не обратился в царя, он обязан сложить с себя полномочия сразу же после восстановления порядка и спокойствия.
— Ай да Корнелий, — сказал Газдрубал, — и меня ты сагитировал. И мне захотелось взглянуть на ваш, римский, мир. Да только мне это, хе-хе, не удастся, уж меня-то вы прихлопнете одним из первых… Ты же, любезный друг, Сципион, и привяжешь меня к своей триумфальной колеснице…
— Ну, Газдрубал, — прервал его лениво струящийся пессимизм царь, — ты на рассвете уезжаешь?
— Да, Сифакс, многие дела ждут меня в Карт-Хадаште. Надо войско собирать. Понял я, что пора нам забыть об Испании, да и про Италию, пожалуй, тоже, сохранить бы Африку. Неспроста ведь наш юный друг удостоил нас визита и расточал нам перлы своего обаяния и ума… Вижу, что, коли доведется ему вторично попасть сюда, он будет действовать в Африке куда решительнее, чем Ганнибал — в Италии… У тебя, царь, было очень интересно. Теперь меня просто распирает от гордости, что я был разбит таким блистательным во всех отношениях человеком… Но мы еще встретимся, не так ли, Корнелий Сципион?
— Обращайся проще, Газдрубал, для тебя я просто Публий. Конечно же, мы свидимся, и я рад, что наша встреча доставит тебе удовольствие, поскольку, как ты только что сказал, тебе приятны и победы, и пораженья от хорошего человека.
Газдрубал не смог вынести насмешку столь же невозмутимо, как мгновением назад Сципион, и побагровел.
— Друзья мои, не надо снова ссориться, — поспешил разрядить грозоопасную ситуацию Сифакс, — и вообще, у меня к вам просьба. Благодаря вам я теперь преисполнен добрых чувств и желал бы, насколько то в моих силах, оказаться в свою очередь полезным для вас. Пусть моя дружба объединит ваши души и помыслы, как сблизил ныне мой кров ваши тела. Обидно осознавать, что два величайших народа ведут между собою жестокую войну, от которой горит и сотрясается вся земля. Вот и сейчас ты, Газдрубал, заговорил о войске. Мир велик, в нем хватит простора для славы на всех. Так помиритесь же здесь, у меня во дворце, и это мне, да и всем остальным принесет гораздо больше радости и почета, чем если я, вооружившись, пойду с одним из вас против другого!
— У меня нет ни малейшей личной вражды к Газдрубалу, ибо противостояли мы друг другу в Испании не из неприязни, а выполняя долг перед Отечеством, дела которого определяются своими законами и не всегда зависят от воли людей, — сказал Сципион, повернувшись вполоборота к карфагенянину. — Сегодняшний вечер доставил мне удовольствие от беседы с вами обоими, и отныне как Сципион, я товарищ Газдрубалу, но как проконсул римского государства, я не могу вести какие-либо переговоры с карфагенским полководцем. Возможно, по окончании войны нам и удастся сотрудничать.
— Я также рад нашей встрече, — грустно промолвил Газдрубал, — честно должен заметить, что сегодня Сципион был даже еще более интересен, чем в сражении, хотя и там он не давал возможности скучать сопернику. Только уж слишком губительны его таланты для моего государства и всякий раз наносят ему тяжкий урон. Боюсь, что этот день не исключение.
— Друзья, вы растрогали меня чрезмерными похвалами, которые вызваны незнанием нашего народа. Поверьте, я — обычный римлянин, таких множество у нас. Если бы вы ближе познакомились, например, с моими товарищами Гаем Лелием и Корнелием Кавдином, их общество доставило бы вам не меньшее удовольствие. Просто сегодня в силу своего положения я один выступал за всех, но мои мысли и чувства представляли тысячи людей нашего Города, включая и предков, которые воспитали мой дух, потому, с вашего позволения, все услышанное мною, я адресую своему народу.
Эти слова Публий произнес стоя. Следом за ним встали и остальные.
— Ну, дорогие гости, — сказал Сифакс, — еще раз благодарю вас. Сегодня, несомненно, самый яркий день в моей жизни. Каждый миг общенья с вами имеет ценность для меня, но вы, конечно же, устали. Долг хозяина, противореча моему желанью видеть вас, повелевает мне предложить вам другие ложа: рассвет стоит за дверью…
Сципион забеспокоился, что после сна у варвара может измениться настроение или пунийцы воспользуются остатком ночи и придумают какую-нибудь хитрость. Он считал необходимым постоянно держать царя под своим влиянием. Поэтому Публий пышной фразой присоединился к высказанной Сифаксом оценке их встречи. Затем он заявил, что впервые в жизни находится в обществе столь знатных иноземцев и ему жаль отдавать сну драгоценное время своего визита, часы которого хотелось бы использовать как можно полнее.
Сифакс весь просиял искренней радостью и велел подать новые кушанья, а также вызвать танцовщиц.
Африканки не заинтересовали Публия и лишь всколыхнули тяжелые воспоминания. Потому он снова обратился к беседе и начал расспрашивать царя о его делах и о Нумидии вообще. Сифакс в ответ хвалился своей мудростью, умеренностью, потом стал жаловаться на соседних нумидийцев, притеснения карфагенян. Затем, устав и окончательно опьянев, он посоветовал всем присутствующим заняться любовными играми, для чего подозвал танцовщиц и предложил их гостям, а себе повелел привести пару- тройку наложниц. При этом он воскликнул:
— Друзья, вы сражались на поле брани, соперничали за столом, посоревнуйтесь же теперь на ложах, застланных пышными покрывалами! А я стану вам судьей. Однако предупреждаю, оценка будет производиться не только по численным показателям, но и по яркости чувств, стремитесь к изощренности, изяществу и помните, что высшее достижение мужчин на этом поприще — восторг подруг!
Газдрубал, несмотря на обширную лысину вполголовы, еще вполне верил в себя и выразил готовность к состязанью. Но Публий погрустнел, вспомнив о Виоле, которая, выстрелив в него из-под пушистых ресниц прекрасными глазами, обломила в его сердце язвящий наконечник любовной стрелы, и отказался от предложенного развлечения. Он объяснил это тем, что помолвлен в Риме с дочерью погибшего сенатора Эмилия Павла, и римские нравы, а более всего — любовь, не позволяют ему прикасаться к другим женщинам.
Газдрубалу этот ход Сципиона показался хитростью, и он скривил неэстетичную гримасу. А Сифакс сначала пришел в замешательство, нахмурился, потом вдруг просиял и начал восторгаться добродетельностью молодого человека, умеющего подчинять воле природные потребности.
С двумя девицами, которым дозволялись только самые невинные ласки, дабы не унижать величие царя, Сифакс расположился напротив Сципиона и продолжил с ним разговор, почти не отвлекаясь при этом на наложниц, лишь руки его, когда он слушал гостя, медленно, будто задумчиво, скользили по юным телам, обследуя их рельеф и проверяя упругость. Газдрубал несколько раз безуспешно пытался встрять в эту беседу, но, видя, что царь совсем забыл о нем, поглощенный обществом римлянина, отошел поодаль и с тоски отдался самой длинной и томной танцовщице. Римляне хотели отказаться от «постельной борьбы» вслед за своим предводителем, но Публий приказал им сражаться. Он не желал, чтобы это мероприятие, столь успешно убивающее время и силы окружающих, было сорвано. Лелий и Кавдин подчинились и без воодушевления, смущаясь присутствующей аудиторией, проследовали навстречу туземкам, как сделали это ранее царские придворные и свита Газдрубала. Так пирующие дожидались появления Гелиоса. Поскольку
