всех сил стараясь заставить своих спутников улыбаться. Увидев более бледного, чем утренний свет, Кавдина, он крикнул ему, покрывая грохот волн: «Похоже, африканские боги не простили мне, что я отказал им в самостоятельности! Ну да ничего, скоро мы будем во владениях Бессмертных Испании!» Солдат он веселил рассказами о «происках Газдрубала», который якобы подстроил этот шторм, подкупив сатрапов Нептуна, и призывал одолеть коварных пунийцев в этом последнем сражении, а сам обещал помощь морского бога, который, по его словам, вот-вот пробудится от сна и наведет порядок в своем царстве.
Наконец во второй половине дня ветер заметно ослаб, но волнение продолжалось. Кое-как удалось наладить ход квинкверем по заданному курсу, и они, хотя и медленно, но все же стали продвигаться к испанскому берегу. За весь путь так и не представилась возможность поставить мачту и воспользоваться парусом, суда шли на веслах.
Лишь на четвертый день Сципиону и его спутникам удалось добраться до Нового Карфагена и укрыться от шторма в его тихой бухте, столь спокойной и гладкой, что можно было подумать, будто эта гавань принадлежит совсем другому морю. Путешествие обошлось без жертв, но все были измучены бессонницей и морской болезнью. Растянувшись по пирсу, процессия Сципиона являла жалкий вид. По твердой земле люди шли рывками, шатались и спотыкались, судорожно взмахивая руками.
На набережной прибывших встречали Марк Силан и вся местная знать. Публию пришлось снова собраться с духом и принять достойную проконсула осанку. Наибольших усилий требовало сопротивление все той же морской качке. Чуждый ритм за трое суток, казалось, насквозь пронизал его тело, дезорганизуя все движения.
Пунийская аристократия и испанские князья пригласили Сципиона на праздничный обед, и он, желая показать варварам, что волю римлянина не способна расшатать какая-либо буря, принял приглашение и сквозь дурноту и головокружение до самого вечера развлекал пеструю компанию рассказами о визите в Африку. Такое «пиршество» в его состоянии было более мучительным, чем борьба с рассвирепевшими волнами, но, по уверению Силана — а сам он потом ничего не мог вспомнить из сцен этого обеда — он выдержал испытание.
Первую половину следующего дня Публию увидеть не удалось. Он спал крепко и долго, как обычно спят люди с чистой совестью, и поднялся с ложа после полудня. Временами его еще немного покачивало, но в целом он чувствовал себя здоровым.
Умывшись, Публий вышел в город, беззаботно прогулялся по улицам в сопровождении минимальной свиты и поднялся на башню, чтобы обозреть окрестности. После возвращения из Африки Испания показалась ему вдвое краше, чем прежде. Сознание исполненного долга позволяло ему смотреть вокруг ясным и гордым взором, не смущаясь пред оком богов, и видеть творения природы во всей их первозданной прелести, что недоступно человеку, отягченному дурными деяниями и суетными заботами, от которого природа отворачивает свой лик и прячет душу, являя ему лишь пустые формы.
Вернувшись во дворец, он проведал Лелия и Кавдина. Корнелий еще несколько хандрил, а в Лелии Сципион увидел отображение собственного настроения. Между их душами в большинстве случаев было удивительное соответствие, наводящее на мысль, что, будучи разъединенными отдельными телами на земле, где-то в ином мире они составляют единое целое. Побеседовав с другом, Публий окончательно пришел в себя и приступил к делам. Он расспросил Силана об обстановке в провинции и принял решение, пользуясь относительным спокойствием иберов, покарать города, предавшие его отца и Гнея Сципиона Кальва.
В этот же день в Тарракон к Луцию Марцию был отправлен гонец с приказанием ему со своею частью войска идти на Кастулон. Сам Публий также стал собираться в поход и, снарядив расквартированный в Новом Карфагене легион, в ближайшее время выступил к Илитургису.
Переход по хорошо изученной местности занял пять дней. Когда римляне приблизились к городу, жители, не ожидая ничего хорошего от этого визита, поспешно заперли ворота и приготовились к бою. Войско Сципиона расположилось лагерем на одном из ближайших холмов, и проконсул отправил к городским стенам разведчиков. Остальные воины устроились на отдых. Никаких мер по блокаде города Публий предпринимать не стал. Он не терпел скуку осадных работ и достаточно верил в свои силы, чтобы рассчитывать на быстрый успех при штурме. Кроме того, через несколько месяцев он должен быть в Италии, и потому ему непозволительно было засиживаться у иберийских городков.
Сделав необходимые распоряжения, Сципион с тремя сотнями всадников объехал вокруг вражеских укреплений, оценивая их качества. Выслушав после этого возвратившихся разведчиков, он составил себе уже довольно ясное представление об оборонительных возможностях противника. Стены фронтальной части города надежно охраняли население от наскоков соседних иберийских племен, но при штурме, организованном по всем правилам военного искусства, мало чем могли помочь горожанам. Тревогу у Публия вызывала только цитадель Илитургиса, стоящая на возвышенности и хорошо укрепленная со стороны города, а с тыла защищенная неприступными скалами. Конечно, если овладеть городом, то и крепость недолго будет сопротивляться. Однако такое положение грозило потерей нескольких дней. Сципион не привык делить победу на части и задумался в поисках возможности захватить весь город единым ударом. Тут он вспомнил, как однажды нумидийцы, перешедшие на сторону римлян и служившие в его войске, карабкались по отвесному утесу, собирая улиток, которых они считали деликатесом. При этом африканцы проявляли не только чудеса присущей им ловкости, но и весьма разработанную технику скалолазания. Публий немедленно призвал к себе вождя нумидийского отряда и велел ему в сопровождении разведчиков обследовать расположение цитадели и сообщить, какие условия необходимы его подопечным, чтобы взойти на стену крепости, и сколько это займет времени.
На следующий день Публий собрал на трибунале солдат и с возвышения претория обратился к ним с речью. Он говорил о вероломстве илитургийцев, напомнил зловещую «Долину Костей», где пали соотечественники, оказавшиеся в безнадежном положении именно в результате измены испанцев, дал словесную картину подлого избиения солдат, которые укрылись в Илитургисе, доверившись его званию союзника римского народа. Затем он обратил внимание воинов на тот факт, что сами варвары, даже будучи далекими от цивилизации и знания законов нравственности, запершись в своих укреплениях, тем самым сознались в совершенном злодеянии, поскольку предательство, в понимании всех народов, и самых передовых, и наиболее темных, является гнуснейшим преступлением, ибо это преступление против глубинных основ человеческих взаимоотношений.
«Сегодня мы должны показать варварам, — говорил Сципион, — что никому недопустимо глумиться над римским гражданином, сколь бы в какой-то момент он ни был унижен судьбою. Наш долг — наказать преступников, но в первую очередь мы призваны покарать само Преступление! Мы обязаны поступить с Илитургисом, как с зараженным органом, лишь ампутировав который, можно излечить все тело, весь организм, всю Испанию! Я объявляю этот презренный город, где сосредоточилась гниль самых низких человеческих помыслов, вашей добычей! Государству нет дела до имущества предателей, все, что вы найдете за этими стенами — ваше, если только вы не брезгливы!»
Закончив говорить, Сципион еще некоторое время стоял перед затихшими солдатами, обводя их лица тяжелым, грозным взглядом, будто продолжая речь глазами, выражающими то, что бессильны передать слова. Потом он вошел в свой шатер и через мгновение показался обратно, неся в поднятой руке распростертый на жезле пурпурный плащ, являющийся сигналом к бою.
Быстро были произведены приготовления к битве, и римляне пошли на город одновременно с двух сторон. Половиной войска командовал Лелий, другою — сам Сципион. Особых штурмовых приспособлений ввиду недостатка времени заготовлено не было, а потому тактика оказалась простейшей: следовало растянуть оборону противника широким фронтом, по лестницам взобраться на стену и сбросить с нее защитников. Соотношение сил, с учетом превосходства квалификации римских солдат над воинскими качествами испанцев, вполне оправдывало такой замысел. Однако первый приступ был отбит. Сципион и Лелий, перегруппировав подразделения, послали вперед свежие манипулы. Но и повторная атака провалилась. Волна легионеров снова откатилась назад, оставляя по пути беспомощных раненых и тела погибших.
Римляне не учли той особой, отчаянной воинственности иберов, которую придавало им сознание обреченности. Понимая, что пощады им быть не может и что только борьба дает какой-то шанс выжить или хотя бы умереть достойно, илитургийцы всем населением вышли на стены и дрались с остервенением, подобным яростной агонии дикого зверя. Старики, дети и женщины подтаскивали воинам камни, подавали
