кокетничала с ним, если этого не видел старший Сципион, но все оказывалось безрезультатным. Публий в упор не замечал ее, и самым большим, чего он ее удостаивал, был презрительный плевок через плечо ей вслед. А однажды, когда она изъявила намерение помочь ему в каком-то бытовом деле, он послал эту, разодетую, как царица, и прекрасную, как богиня, женщину мыть туалет. Публий не делал замечаний отцу по поводу любовницы, соблюдая субординацию патриархального общества, но каждый раз при встрече экспрессивно буравил его осуждающим взглядом, отлично зная, что именно такое молчаливое выражение упрека наиболее болезненно для него.
Сципиону нечем было оправдаться перед сыном, и он виновато прятал глаза от горячего юношеского взора так же, как всю жизнь прятали глаза проштрафившиеся офицеры или политики при столкновении с требовательным взглядом самого Сципиона. Однако, сознавая вину перед сыном, он совсем не чувствовал долга перед женой. Они давно разошлись с Эмилией духовно. Она была ему доброй женою и другом, пока он пребывал на высоте могущества и славы, но, когда в результате трансформации нравов Олимп общественного престижа раскололся на две вершины, на одной из которых остались Достоинство и Честь, а на вторую перескочили прыткие Успех и Выгода, они с нею оказались по разные стороны образовавшейся моральной пропасти. А теперь, как он полагал, она и вовсе предала его бегством в Рим, причем предала в самый тяжкий период его жизни. Были и другие причины, не позволяющие ему раскаиваться. Им владела любовь, а не похоть, противоположность же этих чувств признавал даже Катон, говоривший по этому поводу: «Куда приходит одна из них, оттуда уходит другая». Унижает и пачкает человека похоть, но любовь очищает и возвышает, и жертвовать этим чувством ради соблюдения пустой формы супружеских обязанностей, давно лишившейся содержания, Сципион считал нелепым. Наконец, в отношениях с Береникой, которую Публий до сих пор воспринимал в единстве с образом Виолы, он как бы возвратился к юношеской страсти, в свое время украденной у него судьбою, и именно эта любовь была для него первична. Потому он скорее готов был признать, что с Эмилией много лет изменял Беренике и Виоле, чем с Береникой — Эмилии.
Итак, Сципион принял подарок судьбы. Не найдя выхода из тупика с помощью разума, он доверился чувствам, и те вывели его на лоно чистой природы, единственной жизненной среды, которую в то время еще не успели запачкать человеческие пороки. Впрочем, прелестная Береника являлась для него не только элементом природы, но и частицей общества. Она была развита не хуже многих столичных матрон, так что Сципион с удовольствием разговаривал с нею на многие темы. Правда, в отличие от Эмилии она не имела представления о философии и не читала историков, но, пожалуй, это было к лучшему, поскольку, когда женщина старается постичь мудрость, ее интересует не сама мудрость, а возможность блеснуть ее отражением в соответствующем мужском окружении. Интеллектуальные запросы Береники были проще, но зато естественнее и честнее. Она любила театр и отлично знала пьесы греческих драматургов благодаря тому, что некоторое время жила в Кумах, интересовалась изящными искусствами, особенно тонко чувствовала музыку, но могла точно оценить и достоинства той или иной скульптуры, и мастерство живописца. Она наизусть выучила «Илиаду» и «Одиссею», но с большей охотой читала стихи Сапфо, хорошо ориентировалась в латинском эпосе и частенько дразнила Сципиона велеречивыми, громоздкими похвалами из поэмы Энния, прославляя таким образом его «подвиги» на поприще сельскохозяйственных, а порой — и интимных трудов. Вообще, Береника любила насмешничать. У нее был шустрый и цепкий ум, характерный для разбитных девиц, у которых спорится любое дело. Иногда ее смекалка даже опережала ум Сципиона, как юркая мышка опережает могучего быка, однако то, что ей удавалось сообразить в первый миг, являлось для нее также и пределом: она не умела продираться мыслью сквозь расщелины и скрытые ходы природы к сути вещей. Но, при бойком, как брызжущий фонтан, темпераменте, Береника умела быть и лиричной, потому она могла оттенить своею по-разному освещаемой красотою любое настроение мужчины.
Сципиону общаться с нею было гораздо проще и приятнее, чем с Эмилией. Более того, на склоне лет он впервые узнал, что человек может излучать волшебное счастливое сиянье, каковое нельзя объяснить ни его внешними, ни умственными, ни эмоциональными качествами. Само присутствие рядом Береники давало свет его душе, тогда как Эмилии в лучшие годы их жизни он радовался лишь чуть сильнее, чем, например, Лелию. В этом проявлялся феномен любви, ее фокусирующая способность. Так в россыпи битого стекла один из осколков, не более примечательный сам по себе, чем другие, вдруг неистово засверкает, поймав солнечный луч, и ослепит смотрящего на него.
Но их счастье не было безоблачным. Подобно тому, как над головою Сципиона сгущался мрак тягостных воспоминаний, когда он оставался в одиночестве, на лицо Береники тоже нередко падала тень, гася блеск светлой красоты. В жизни молодой женщины также были свои тучи. Публий не раз заставал ее погруженной в задумчивость и, прежде чем она воспрянет, заметив его, успевал уловить на ее челе суровое, а подчас недоброе и даже жестокое выражение. Было видно, что она страдает и страдает давно, настолько давно, что горечь уже сгустилась в желчь. Несколько раз Публию довелось наблюдать, как надменно она ведет себя с другими рабынями, как помыкает ими, злоупотребляя положением фаворитки. Временами в ней вспыхивала извечная женская страсть к кускам ткани и ярким безделушкам, и тогда Публий, обильно посыпая серебром загоревшиеся чесоточным зудом руки подруги, отпускал ее в Путеолы или в Капую, естественно, в сопровождении охраны. Порадовав в городе намертво прикованных цепями алчности к своим прилавкам торговцев, она возвращалась в Литерн разряженная в пух и прах, так, что даже всегда самодовольный петух начинал стыдиться собственного радужного оперения и прятался под крыльцо, считая себя недостаточно пестрым, чтобы стоять рядом с этим шедевром текстильного и галантерейного ремесла. Несколько дней после этого она красовалась перед униженными такою роскошью рабынями, а потом вдруг впадала в истерику и гневно срывала с себя весь этот утонченный хлам, призванный раздувать женское тщеславие.
Будучи всегда ровной и обаятельной в обращении с Публием, Береника была импульсивной и неуравновешенной в прочих случаях. Сципион знал причину этих мук, деформирующих ее характер.
— Хочешь, я попрошу Эмилию дать тебе свободу? — предложил он однажды.
— Ты не в себе? — небывало резко возмутилась прекрасная рабыня.
— Она мне не откажет в любом случае.
— Этого никак нельзя делать, — убежденно сказала Береника. — Такой поступок принесет вред и мне, и тебе.
— Мне невозможно нанести больший вред, чем уже причинили сограждане.
— Не надо, — решительно подтвердила она высказанное мнения.
— Тогда я пожалуюсь на тебя Эмилии, будто ты недостаточно расторопна, и попрошу ее отделаться от ленивой служанки, а потом сам выкуплю тебя у нового хозяина.
— Не надо, — немного подумав, повторила Береника. — Теперь это уже ни к чему.
Так они и продолжали радоваться жизни вместе и тосковать из-за своих бед поодиночке.
В начале лета приехала из Рима Эмилия, дабы вкусить благодатные плоды деревни. При виде ее, у Публия впервые забрезжила мысль о том, что его отношения с Береникой, казавшиеся вполне естественными, а потому законными, все же оскорбительны для Эмилии, и он несколько смутился. Но, когда жена сразу после обмена приветствиями стала пытать его подозревающим, недобрым взглядом, чувство вины мгновенно испарилось подобно тому, как испаряется пот с тела, попавшего в струю холодного ветра.
— Ты прекрасно выглядишь, Публий, — осуждающим тоном отметила Эмилия. — А где Береника?
— Публий удивленно посмотрел по сторонам и сказал:
— Могу только сообщить, коль ты волнуешься за нее, что она жива и здорова.
— А чего ты не можешь сообщить? Что она жива, здорова и цветет точно так же, как и ты, я не сомневаюсь. Эта весна явно пошла вам на пользу.
— Да и тебе — тоже, Эмилия. Когда я тебя увидел, ты была великолепна и оставалась бы такою до сих пор, если бы твое очарование не оскудело от чахлых вопросов.
— Да, я знаю, что существуют мужья, которые более всего ценят в жене покорность, уменье промолчать, когда вопросы висят прямо в воздухе, но, как ты давно мог убедиться, я не такова, — с вызовом, угрозой и еще невесть с чем произнесла Эмилия и прошла в дом.
Настроение Публия ничуть не испортилось в результате этой сцены, поскольку образ Береники
