восстают против государства, а, выступая против государства, выступают против самих себя, ибо являются гражданами этого государства. Поразительное самопожертвование ради удовольствия доставить неприятности преуспевшему на службе Родине соотечественнику!
Все это опять затрагивало больную тему его души, и он в который раз за последние годы задавался вопросом: почему в его согражданах все чаще злобные помыслы стали побеждать добрые порывы, даже если последние не только благородны, но еще мудры и выгодны?
К началу административного года Сципион все же определился с выбором направления своей деятельности, и потому вступал в должность, будучи исполненным оптимизма. Боевых действий, достойных масштаба его личности, пока не было, но война соответствующего ранга уже зрела на Востоке. Антиох давно стягивал несметные полчища к побережью Азии, смотрящему на Европу. А теперь он перешел Геллеспонт и под предлогом реставрации разрушенной варварами Лисимахии, укреплялся во Фракии, явно готовя плацдарм для вторжения в Грецию. В самой же Элладе Антиоха с нетерпением ждали этолийцы, которые некогда привели на Балканы римлян, рассчитывая с их помощью утвердиться в качестве гегемона Греции, а ныне с аналогичными упованиями взирающие на Сирию. Риму не следовало форсировать конфликт, но было важно подготовиться к неизбежному столкновению с могучим врагом и занять выгодную исходную позицию, подобно тому, как кулачный боец перед схваткой стремится принять боевую стойку, чтобы не быть сбитым с ног первым натиском противника. Если римляне не предпримут упреждающих мер, то испорченная своей историей, прошедшая через много рук Греция может отдаться Антиоху, как нервная девица во хмелю, и тогда война с Сирией затянется, станет сложной и кровавой. Такой поворот событий предвещал опасность еще и потому, что царь приютил у себя бежавшего с родины Ганнибала, а Пуниец, как было доподлинно известно каждому римлянину, раньше расстанется с жизнью, чем с мыслью о вторжении в Италию. То есть, во избежание распространения пожара войны по всей Европе, его необходимо локализовать в той самой Лисимахии, где пребывал сейчас сирийский царь, а для этого надо держать Грецию и Македонию под жестким контролем. Именно эту задачу и избрал себе Сципион, в дальнейшем надеясь продлить империй и довести дело с Антиохом до логического конца.
Находящийся до сих пор в Элладе Тит Квинкций в принципе завершил свою кампанию, и справедливость требовала возблагодарить его почестями и дать ему отдых. Поэтому на одном из первых в новом году заседаний сената Сципион выступил с предложением сменить его на Балканах, чтобы продолжить восточную политику уже в новом качестве, переориентировав ее на иные цели. И тут в курии началось нечто невообразимое.
Половина сенаторов возомнила себя Фабиями Максимами и принялась уличать консула в неблаговидных замыслах. Были тут солисты, звучал и целый хор. Сципиона обвиняли в том, что прежде он добивался свободы для Греции, а ныне стремится разжечь новую войну на Балканах лишь бы получить империй. Его упрекали в ненасытном стремлении к славе и власти, а попутно и во всех прочих пороках, присущих двуногим обитателям земли. По мере накала страстей слова имели все меньшее значение и главную роль начинал играть тон. Красноречивыми здесь были не фразы, а звуки, интонации, а также — жесты. Тут все было пронизано одной мыслью и, казалось, сами стены кричали: «Не хотим Сципиона!»
В последнее время оппозиция почувствовала силу и теперь, когда Сципион пошел в контрнаступление, стеною встала за свою гегемонию в государстве. Ей удалось временно сплотить самые разнородные слои сената и всадничества. В первых рядах этого воинства шагали, конечно, Фульвии, Фурии, Фабии и Валерии, в качестве тарана они использовали крепкую голову Катона, а сенатское «болото» пускали на штурм вражеских укреплений. Тылы обеспечивались гигантской армией всевозможных предпринимателей, которым политика Сципиона так или иначе мешала вышибать сверхприбыли из побежденных народов. Идея консула о продлении балканской кампании в первую очередь вызвала злобное недовольство дельцов, ибо это предприятие ввиду его гуманного характера было убыточным в противоположность испанской экспедиции Катона, показавшего, как надо наживаться на чужих бедах. Оскорбленные в своих лучших чувствах дельцы воздействовали на подкармливающихся у них сенаторов, а те потом улюлюкали в курии, проклиная властолюбие Сципиона.
На столь решительную битву оппозицию вдохновила первая победа над принцепсом, связанная все с той же Испанией и с тем же Катоном. Враги Сципиона почувствовали, что еще немного, и противник будет сломлен. Вынудив его провести консульство в бездействии, они затем смогут заявить, что он иссяк, выдохся, пустить подозрение, будто он и прежде ничего сверхъестественного собою не представлял, а его достижения — лишь плод удачи, счастья. Народ доверчив ко всему плохому, и его нетрудно толкнуть на ниспровержение героев, которыми он устал восхищаться.
На организованное сопротивление сенаторов, каждый из которых преследовал свою конкретную выгоду, Сципион не смог ответить ничем иным, кроме абстрактных рассуждений о благе Отечества. Однако границы быстро расширяющегося Отечества все дальше отодвигались от сенаторских вилл и усадеб, и это величайшее, могущественнейшее когда-то понятие, способное тысячи людей вдохновить на подвиг, ныне многим виделось уже размытым пятном, контуры которого гораздо менее отчетливы, чем забор, огораживающий то или иное имение. Даже упоминание о Ганнибале и Филиппе, жаждущих реванша и готовых выступить на стороне Антиоха, если римляне потерпят неудачу на начальном этапе войны, не образумило сенаторов: ведь Сирия, Македония, Карфаген и тем более Ганнибал, бежавший в Азию, сейчас казались такими далекими… Вот, если Ганнибал снова подступит с ордою диких наемников к стенам города, тогда они на коленях будут умолять Сципиона заступиться за них, тогда они вспомнят, что он — Африканский, что он — Великий, а сейчас они могут попирать его ногами и вытирать о его имя грязные языки.
Партия Сципиона, избалованная множеством легких побед на политическом фронте, оказалась неспособной мобилизовать свой потенциал в этот критический момент и не поддержала вождя в должной мере. Сципион проиграл. Антиоха объявили миролюбивейшим царем, по крайней мере, на срок консулата Сципиона, Грецию — страной вечного мира и благоденствия, а Титу Квинкцию отправили послание с требованием срочно вернуть войска в Италию, чтобы Сципион не измыслил какого-либо коварства. Обоих консулов сенат оставил в Италии, поручив им играть в прятки с бойями в гуще галльских лесов и радовать народ торжественными претекстами и пышной свитой.
В это время вновь напомнила о себе Греция. После поражения от македонян, ведомых Антигоном, спартанцам вскоре удалось собраться с силами, прогнать продажных олигархов и установить власть царей, опирающихся на народ. Ныне продолжателем дела Клеомена выступал Набис, человек, хотя и менее талантливый, чем Клеомен, но достаточно превосходящий всех ахейских олигархов, чтобы вызывать их лютую ненависть. Он, как и предшественники, освобождал порабощенное дорийцами коренное население Лаконики и наделял землею народ, равнодушно игнорируя при этом желание знати роскошествовать за счет сограждан.
Естественно, олигархам, разбежавшимся по всей Элладе и стращающим «лакедемонским чудовищем» собратьев по классу, такая политика представлялась тиранией, попиранием завоеваний демократии. Не сумев справиться с лакедемонским народом силами лжи и денег, ахейская верхушка воззвала к римлянам. Римский аристократ Тит Квинкций подтвердил, что «призывать рабов к свободе и раздавать земли неимущим — провинность немалая» и, что «спору тут нет», однако уничтожать знаменитый город не пожелал. Он собрал гигантскую армию со всей Эллады, не столько из-за военных нужд, сколько ради демонстрации единства целей римлян и греков, а заодно и для того, чтобы последние привыкали подчиняться первым. С этими полчищами Фламинин осадил Лакедемон и принудил Набиса искать мира на любых условиях, а в качестве главного условия римляне выставили требование ограничить область демократических преобразований пределами одной только Спарты.
И вот теперь делегация Набиса предстала перед сенатом, чтобы утвердить текст соглашения, достигнутого с Квинкцием. Вначале сенаторы сделали строгие лица для острастки посланцев «тирана», но те завели такие речи о свободе и равенстве людей, о вольном воздухе в их славном городе, что им тут же подписали договор и поскорее отправили восвояси, чтобы их не услышал римский плебс, а тем паче — рабы. Ведь одно дело, когда о свободе и равенстве с высокой трибуны красиво, по всем правилам риторики рассуждает богач, хозяин тысячи рабов и нескольких тысяч зависимых граждан, и совсем другое, если о свободе и равенстве заговорят грубые, не ведающие искусства и понимающие все буквально простолюдины и рабы!
Затем Сципион занимался комплектованием двух городских легионов, служащих стратегическим
