младенчестве в качестве старта для карьеры, а достигнув консулата, покоятся до старости в блаженной лени, окруженные пожизненным почетом. Поступок Катона вызвал одобрение простолюдинов и, что для него было не менее важно, упреки в адрес знати. Сами аристократы тоже обратили внимание на непоседливость «новичка». Фабии и Фурии полагали, что, сделав этого низкородного плебея консулом и тем самым допустив дерзкого крикуна в свою среду, они смогут приручить его, превратить в безобидное домашнее животное. Но амбиции Катона простирались дальше желания слиться с высшим сословием.
Использовав для восхождения к консулату родовитых недругов Сципиона, он теперь, окрепнув и создав собственную сенатскую группировку, открыто встал в оппозицию к обеим аристократическим партиям. Правда, его непримиримая задиристость пока еще вызывала скорее презрительные усмешки в стане нобилей, чем опасения. Но Катон не унывал и сотрясал устои власти древних могучих фамилий бурной деятельностью, не брезгуя к крупным акциям добавлять всяческую мелочь, подобно тому, как колдунья, выплясывающая в сырой пещере над кипящим котлом свой танец ведьм, с терпеливым тщанием смешивает в убойном зелье смертоносные яды диковинных гадов со зловонной отравой лягушек, мух и пауков. Вчера его еще видели триумфатором, а сегодня он уже изрыгает очистительное пламя, обвиняя в суде ростовщиков за вакханалии махинаций в честь их бога Ссудного процента; поаплодировав оратору, люди проходили квартал и на другой площади видели того же Катона, проклинающим надменность знати; едва обсудив его речь о зазнайстве нобилей, горожане узнавали, что Порций уже кромсает галлов в дремучих лесах севера Италии; не успев ахнуть от удивления, они снова слышали напористый голос любимого героя, с упоением критикующего Семпрония Лонга, имевшего несчастье оказаться его очередным начальником.
При проведении выборов Сципиону, конечно же, не составило труда добиться победы для своих кандидатов. Консулами стали Луций Корнелий Мерула и один из лучших легатов африканской экспедиции Квинт Минуций Терм. А в преторы прошли Луций Корнелий Сципион, брат принцепса, и Гай Фламиний. Несколько преторских мест консул без сопротивления отдал рьяно напирающей оппозиции. Их получили Марк Фульвий Нобилиор, Марк Валерий Мессала и Луций Порций Лицин.
Распределение магистратских назначений прошло относительно спокойно. Корнелий получил в управление Галлию, а Минуций — Лигурию, где после нескольких лет затишья снова вспыхнула война. Луций Сципион весной должен был отправиться в Сицилию — провинцию довольно благополучную, а Фламинию выпало путешествие в Ближнюю Испанию, где он когда-то исполнял должность квестора при Сципионе.
На этом консульские обязанности Публия практически закончились, и оставшееся до окончания года время прошло в суете традиционных зимних празднеств и в построении планов на будущее лето. Подводя итог своей магистратуре, Сципион, конечно же, не мог записать ее себе в актив. Он допустил ошибку, неверно рассчитав время начала войны с Антиохом, и потерял шанс возглавить азиатскую кампанию. С точки зрения государственного мужа он был прав, настаивая на заблаговременных действиях по подготовке к будущей войне, но как политик, находящийся под прессом давления оппозиции, обязан был предвидеть, что получит поддержку большинства только в случае крайней опасности для государства, когда общественные интересы превысят партийные амбиции. Большие дела ожидали его в Испании, где во избежание беспорядочных, бесконечных войн со свободолюбивыми племенами следовало создать несколько значительных, противостоящих друг другу государств, основанных на власти пунийской, греческой и иберийской знати, подконтрольной Риму, чтобы при посредстве этой аристократии обуздать и цивилизовать эти народы. Но, увы, опьяненному ненавистью Катону при поддержке группы недальновидных сенаторов удалось сорвать его планы.
6
Следующий год начался с идеологической подготовки войны с Антиохом. Руководил этой кампанией Тит Квинкций. Он созвал в Рим представителей от многих греческих государств, в том числе, от городов Малой Азии, будто бы для того, чтобы окончательно утвердить в сенате и народном собрании ранее достигнутые греко-римские соглашения. Этот своеобразный съезд был приурочен к визиту делегации Антиоха. Обласкав греков в сенате, римляне сделали их свидетелями своей дипломатической схватки с посланниками царя.
Азиатские македоняне велеречиво известили собравшихся, что царь отнюдь не считает себя слабее Рима и потому согласен вести диалог только на равноправных условиях, а это означает, что он не потерпит вмешательства в свои дела, поскольку же его дела ведутся уже в Европе, на фракийском побережье Геллеспонта, то да будет так и впредь. Председательствовавший на собрании Квинкций на это заметил, что такое равноправие позволяет римлянам в свою очередь водить дружбу с азиатскими греками. Довод Фламинина вызвал возмущение главы царского посольства, и он принялся убеждать римлян в беспочвенности их притязаний на ионийское и эолийское побережье Азии.
— Значит, Антиох может вторгаться к нам, в Европу, чтобы воевать наши города, а мы не смеем явиться в Азию даже с дружескими, мирными побуждениями? Так вы понимаете равноправие? — переспросил Квинкций, подводя итог речи оппонента.
Тот смутился, потому что его поняли излишне хорошо, и принялся рассказывать, как еще в давние времена Селевк — прадед Антиоха — бился с Лисимахом на спорной территории.
— А ведь и наш предок некогда занимал видное положение в Илионе, — заметил на это кто-то из римлян.
Раздосадованный ходом переговоров и особенно бурной реакцией присутствующих греков, держащих сторону римлян, глава царской делегации попробовал сменить тактику и, потерпев поражение в логике, вернулся к пафосу.
— Царь, — внушительно возвестил он, — всей душой стремится к дружбе с римлянами, но на условиях славных, а не постыдных!
— Прекрасно сказано! — восхитился Фламинин. — Такое заявление нам по душе, ведь у нас, римлян, достославное всегда имело, имеет и будет иметь приоритет надо всем прочим. А потому в угоду тебе поговорим о достойном и славном. Так вот, ответь нам, что же достойнее: добиваться свободы для всех греческих городов, где бы они ни находились, или стремиться ввергнуть их в рабство и обложить данью? Народ наш уже освободил европейских греков от Филиппа и полагает свой долг в том, чтобы также освободить греков Азии от Антиоха. Ну, а, судя по твоим высказываниям, можно подумать, будто царь видит собственную славу в порабощении эллинских городов… Проясни же нам ваши представления о славном и достойном.
Сирийцы растерялись и, как ни вертели спасительные для всех лицемеров, а для политиков — особенно, слова «свобода» и «законность», пристроить их к речи не смогли, а без них всякая претензия на господство несостоятельна. В конце концов, забыв о принципах дипломатии, они сознались:
— Мы не можем обсуждать условия, коими уменьшится царство Антиоха.
Такова оказалась правда, когда с нее сняли пестрые риторические покровы, украшенные блестками слов «равноправие», «справедливость» и «достоинство».
После этого разоблачения азиатам пришлось с позором удалиться под улюлюканье греческих наблюдателей. А сенаторы вдогонку отступающим с поля боя велели передать царю совет, как следует поразмыслить над их условиями.
Таким образом, римляне прочно укрепились на дипломатическом Олимпе и могли теперь выступать против Антиоха с позиций поборников справедливости. Моральный перевес снова был на стороне Рима, но в войне имеют значение и материальные факторы. С учетом последних, обстановку следовало признать сложной. Тревожные вести приходили не только с Востока, но и из Африки. Ганнибал вел тайные переговоры с властями Карфагена, где многие посты занимали его сторонники, убеждая бывших сограждан начать войну против Рима одновременно с Антиохом. Поскольку в Карфагене все было продажно, Ганнибаловы деньги оказались побеждены еще большими деньгами, и его секреты перекупила оппозиция, благими стараниями которой эти сведения достигли Италии. Так в Риме узнали, что Ганнибал выпросил у царя войско и намеревался высадиться с ним в Африке, чтобы подкрепить свои доводы к
