получивший по жребию командование в Азии вместо Луция Сципиона, довольно потирал руки. Не особенно был расстроен и Фульвий, полагавший, что и в Греции он сможет побуянить настолько, чтобы получить триумф. Катон выиграл в том, что проиграли Сципионы, а его сподвижники выстроились в очередь за азиатской добычей и наперебой записывались в войско Манлия, где их ждало обогащение.
В тот год удачи сыпались на стриженую голову Катона, как из рога изобилия. Отобрав триумф у Минуция Терма, он тут же получил возможность лишить консулата Эмилия Лепида, затем ему довелось навредить самим Сципионам и почти сразу же представился шанс свести счеты с Ацилием Глабрионом.
Наступила пора выборов цензоров. Среди кандидатов были такие видные фигуры как Тит Квинкций Фламинин, Публий Корнелий Сципион Назика и Марк Клавдий Марцелл. Несмотря на столь авторитетный перечень соискателей, к ним в соперники записались Марк Катон и его давний друг Луций Валерий Флакк, а также Маний Ацилий Глабрион, надеявшийся использовать свою свежую славу для получения престижной должности. Триумф Ацилия и сопровождавшие его подарки и впрямь были памятны народу, а потому Маний имел наивысший рейтинг на первом этапе предвыборной борьбы. Но затем нобили возмутились засильем в верхах «новых людей» и открыли по удачливому конкуренту стрельбу увесистыми обвинениями. Верные сподвижники Фульвиев и Фабиев Семпронии в лице двух своих представителей, являвшихся народными трибунами, привлекли Ацилия к суду за якобы утайку части военной добычи. Показания свидетелей были сумбурны и неопределенны ввиду значительных размеров самой добычи. И лишь Катон твердо заявил, будто не заметил во время триумфа золотых сосудов, каковыми любовался в Греции, и тем самым потопил своего командира, наградами которого он совсем недавно гордился. На первых двух из трех полагавшихся по закону слушаниях дела Ацилия присудили к уплате штрафа. Тогда Глабрион, обвинив знать в слепом недоброжелательстве, а Катона — в лжесвидетельстве и беспринципной угодливости пред нобилями, демонстративно отказался от соискания цензуры. Достигнув истинной цели, Семпронии прекратили судебное преследование Ацилия, и его, отныне никому не интересного, оставили в покое, напрочь забыв о третьем заседании суда.
Однако шумный и откровенно пропагандистский процесс скомпрометировал и Катона, исчерпав на данном этапе потребность толпы в злобных эмоциях, потому Порций тоже лишился внимания народа и вчистую проиграл выборы. Цензорами стали Тит Квинкций Фламинин и Марк Клавдий Марцелл, которые, кстати сказать, без колебаний записали первым гражданином Республики Публия Корнелия Сципиона Африканского.
Правда, упустив цензуру, на которую он в то время серьезно и не мог рассчитывать, Катон одержал более важную победу над нобилитетом. Оказывая услуги знати антисципионовской партии, Порций при их благодушном попустительстве провел через трибуна Квинта Теренция Куллеона, альянсом с которым составил самую ядовитую пару того десятилетия, закон о предоставлении гражданских прав детям вольноотпущенников. Тем самым он влил в ряды римлян массу потомков рабов-иноземцев со всего света, чем подорвал нравственное здоровье римского народа, но зато расширил свою социальную базу, заручившись поддержкой этих новых граждан, многие из которых, кроме всего прочего, были очень богаты.
В качестве реванша партия Сципиона нанесла противникам лишь комариный укус: Великий понтифик Публий Лициний Красс якобы по религиозным соображениям не отпустил в провинцию претора Фабия, являвшегося по совместительству жрецом. Это дело тоже вызвало шумиху, сопровождалось всевозможными публичными слушаниями и разбирательствами, однако на фоне достижений оппозиции выглядело смехотворно.
Лишь безукоризненный Гай Лелий был неуязвим для любых нападок и оставался чистым в ливне грязи, обрушившемся на Город. Получив консульское назначение в земли бойев, он добросовестно занимался наведением порядка на севере Италии и налаживал в этой неспокойной зоне послевоенную жизнь. Лелий усилил и пополнил новыми переселенцами форпосты римлян против галльских нашествий Кремону и Плаценцию, а также образовал две новые колонии на территории, отобранной по праву войны у бойев Сципионом Назикой.
Однако, когда в Рим возвратились победоносные Сципионы, реальными делами сумевшие опрокинуть все политические препоны, воздвигнутые на их пути оппозицией, закончившие войну раньше, чем их успели лишить полномочий, общественное мнение вновь изменило полярность, обратившись сияющим лицом к Сципионам, а неприглядным местом — к Катону, который в досаде был вынужден покинуть столицу и укрыться от нестерпимой славы Сципионов и насмешек сограждан в лагере консула Фульвия Нобилиора, поспешно отбывшего в Этолию. Манлий Вольсон так же торопливо рванулся в Азию в надежде найти там отголоски войны или, на худой конец, остатки добычи.
Ретировавшись из Рима при виде грозного врага в триумфальной колеснице, Фульвии, Манлии и Катоны не унывали и, прибыв в провинции, энергично принялись за дело, стараясь толком вознаградить себя за политические труды, что им и удалось ценою беспримерных боевых походов, достойных времен гниенья империи. Особенно веским было новшество, внесенное в стратегию Манлием, но и Нобилиор смотрелся молодцом.
Вторгшись в пределы владений затравленных этолийцев, Фульвий с расчетливой надменностью не замечал никаких парламентеров. Он искал славы, а не мира, потому его взор жадно шарил по зубчатым стенам греческих городов и высокомерно скользил по жалким лицам униженных послов. Высочайшего внимания консула удостоился город Амбракия, стоявший на границе между Эпиром и Этолией, славный своими культурными ценностями, ибо там некогда находилась резиденция знаменитого царя Пирра. Амбракийцы выразили готовность внять гласу грозного римлянина и выполнить все его хоть сколько- нибудь справедливые требования, не подозревая по своей наивности, что, как заяц — волка, так и они могут удовлетворить Фульвия только одним способом. Нобилиор разграбил поля амбракийцев, чем сразу остудил их дипломатический пыл и разжег — воинственный. Население этого края ожесточилось и заперлось в стенах города, приготовившись к обороне. Фульвию только того и было надо. Он повел массированное наступление на Амбракию по всем правилам военного искусства. Но оказалось, что и амбракийцам не чужды знания в этой области. Сложным штурмовым орудиям римлян греки успешно противопоставили не менее хитроумные оборонительные механизмы. Когда нападающие разрушали таранами городские стены, жители позади них возводили новые укрепления, когда римляне сделали разветвленный подкоп, греки установили его местоположение с помощью медных сосудов, используемых в качестве резонаторов, вырыли собственные катакомбы и дали врагу подземный бой, а затем и вовсе выкурили его из этого лабиринта дымом. Многомесячные страсти под Амбракией привлекли внимание общественности, и теперь уже консулу не удалось уклониться от переговоров. При посредстве нейтральных соседей было заключено соглашение о мирной сдаче города. Амбракийцы открыли ворота, и вот тут-то римляне учинили разбой, дочиста разграбив все произведения искусства, не пощадив даже изображений богов в храмах. После них в городе остались лишь пустые пьедесталы и постаменты, да голые стены.
Затем победитель возомнил себя равным Титу Квинкцию и решил увенчать свой лик дипломатическими лаврами. Он отправился на Пелопоннес, где долго пытался урегулировать очередной конфликт между бьющейся в предсмертных конвульсиях Спартой и Ахейским союзом. Самое умное, что смог посоветовать спорящим мудрый консул, это отправить посольство в Рим. Правда, в сенате тоже не сумели развязать запутанный узел противоречий, и по делу, в котором душою римляне были на стороне лакедемонян, а разумом, подчиненным политическому расчету, стояли за ахейцев, был дан замысловатый ответ в духе дельфийского оракула, каковой каждая из сторон могла трактовать в свою пользу. В результате, победил сильнейший: ахейцы под предводительством Филопемена подло расправились с лакедемонскими аристократами, ложью заманив их к себе, и лишили обезглавленную Спарту не только политической самостоятельности, но и духовной самобытности. Так прекратил существование еще один выдающийся народ, растворившись в массе окружающей посредственности.
Покрасовавшись в ахейском собрании, Фульвий вновь обратил свой далеко не бескорыстный гнев на этолийцев. Не имея никаких шансов на успех, этолийцы смирили гордыню и без устали молили о пощаде то консула, то сенаторов, соглашаясь на все условия римлян. На их защиту встала вся Греция, присоединившая голоса лучших ораторов к просьбам этолийских послов. В такой обстановке война стала политически невозможной, и потому неотвратимо назревал мир. Скрепя сердце, Фульвий подобрел к истерзанным грекам и дал им надежду на лучшее будущее.
