могло что-нибудь случиться? Однако было здорово, когда тата прибегал домой, и мы вдвоём ели хлеб с молоком и могли немножко поговорить. Скучно мне не было — ведь у меня были цветные карандаши и тетрадь для рисования, книжки с картинками, Кати и Сирка и в придачу ко всему Ноги и Кота, но никто из них говорить не мог, и порой делалось грустно, оттого что я одна должна была говорить за всех.
С карандашами я, кроме рисования, играла в разные игры. Например, в такую, что розовый, жёлтый и голубой — хорошие дети, а коричневый, чёрный и тёмно-синий — плохие. И тогда хорошие и плохие начинали спорить, а иногда бегали наперегонки или играли в школу… Светлые карандаши говорили звонкими голосами, а у тёмных были низкие и злые голоса.
С Ноги и Кота в холодное время играть было труднее, потому что для этого надо было снять тапочки, потом носки и чулки — и при этом резинки для чулок устраивали разные неприятности. Ноги и Кота я обнаружила уже давно, когда мы жили в школе и я не умела бояться темноты. Однажды, когда мама с папой вымыли меня в кухне в ванночке и перенесли в комнату, в мою постель, а сами ушли на нижний этаж в сауну и были там жутко долго. Мне они сунули в руки погремушку — такую дурацкую штуковину, которая, наверное, могла веселить взрослых, но для меня это было ничто. Будь здоров! Ну какой смысл трясти болтающееся на этакой ручке яйцо, у которого одна половина красная, а другая синяя — неужели только для того, чтобы слушать какое-то тарахтение внутри этого яйца: крып-крып-крып? В первые раза два, это могло, пожалуй, вызвать интерес, но он сразу пропал, когда мне удалось разломать яйцо пополам, и оттуда выпала маленькая кучка сморщенных сухих горошин. Большинство из них подобрали с пола, и половинки погремушки аккуратно склеили, но я брала её в руки только для того, чтобы доставить взрослым удовольствие.
Итак, я немножко потарахтела этой игрушкой-погремушкой, а сама всё время думала: что бы этакое можно было бы с нею ещё предпринять? Ведь теперь разламывать её не имело никакого смысла, потому что уже было известно, что внутри у неё нет ничего таинственного. Так, размышляя в кроватке, я заметила, что мои розовые пальцы на ногах словно хотят что-то сказать.
— Хочешь тоже поиграть с погремушкой? — спросила я у одной ноги.
— Упаси меня от этого! — воскликнула она. — Спроси у Коты, может, ей хочется.
Но другая нога возразила:
— Пусть Ноги гремит, если хочет, у меня и без того есть чем заняться!
Так я и узнала имена моих ног — Ноги и Кота.
Ноги и Кота — обе хотели попробовать, удастся ли им дотянуться до моего рта и сунуть в него большой палец. И дотянулись-таки! Затем я попробовала, какая их них сможет закинуться за шею. Обе смогли — как Ноги, так и Кота! Вот с ними мне уже не было скучно.
С ногами мне повезло: на икре Ноги была большая коричневая родинка, и я сразу поняла, что это лучшая из ног. Странное дело: обе ноги были более-менее одинаковой величины и по скорости более-менее равны, но Ноги следовало называть правой, а Кота левой ногой. С руками было сложнее — ни на одной из них не было никакой родинки, так что в зимнее время, когда я не могла рассматривать свои ноги, пришлось сначала долго возиться, пока я не выяснила, которая из рук правая, а которая — левая.
Ноги и Кота были ловкими, с ними можно было петь и даже играть в некоторые сказки — например, в «Красную Шапочку». Только говорить за них приходилось всё-таки мне самой.
Однажды, когда в школе была большая перемена и тата как раз, прибежав домой, достал из кладовки остатки щуки, которую мы ели вчера в обед, и Ноги, и Кота начали клянчить:
— Мы тоже хотим в школу. Тата, возьми нас с собой!
— Что ты сказала? — удивился тата. — Сделаю тебе ещё один бутерброд, но ешь осторожно, у щуки много маленьких косточек!
— Мне вообще есть не хочется. Но Ноги и Кота хотят пойти с тобой!
Тата поднял голову.
— Ноги и Кота? Давненько о них не было слышно. Скажи им, что скоро будет майский праздник, тогда они смогут потанцевать на паркете!
— Ноги и Кота грозились вообще уйти от нас, если ты сразу не возьмёшь их с собой в школу!
Тата усмехнулся:
— Тогда будет жуткое дело! Ведь без Ноги и Коты Эмиль Затопек не сможет бежать наперегонки с Пааво Нурми…
Некоторое время тата задумчиво жевал свой кусок рыбы и затем сказал:
— Ладно! У меня следующий урок в пятом классе рисование, так что Ноги и Кота могут пойти со мной, если пообещают, что будут сидеть в классе тихо, как мышки. И пусть возьмут с собой тапочки!
Ноги и Кота согласились с условиями таты, и я поспешила принести верхнюю одежду.
В школу!
Взрослые говорят «это близко» иногда и про такие места, куда идти долго, и на полпути уже чувствуешь, что приближается старость, и если тебя сейчас же не возьмут на руки или не посадят на плечи, тебе угрожает смерть. Такими обманчивыми «близко» местами были автобусные остановки на Лихуласком и Пярнуском шоссе, магазин в Лайтсе и находящаяся возле хутора Вауну ландышевая поляна, куда мы с мамой ходили собирать цветы. Но то, что школа находилась близко от нас, было истинной правдой.
Стоит выйти из двери дома, как сразу видишь школу, выглядывающую между деревьями, — у неё была розовато-белая юбка и коричневая блуза, а на голове серебристая жестяная шапка, и от этого дом выглядел деловым и вдумчивым.
Когда, выйдя из нашего дома, доходишь до его угла, на тебя смотрят серебристые ивы — большие деревья с корявыми стволами и с похожими на килек серебристыми листочками. Затем надо пройти несколько шагов по просёлочной дороге, с одной стороны которой растут сиреневые кусты и находится миленький лягушачий прудик, а с другой — речная плотина. У реки растут высокие стройные ясени и плакучие берёзы с бело-чёрными стволами.
Дорога была хорошей потому, что по дороге в школу дети могли весело шлёпать по лужам так, что только брызги летели, конечно, если на ногах были резиновые сапоги или валенки с галошами. Взрослым, у которых резиновых сапог не было, приходилось перескакивать через грязные лужи. Едва успеешь прошлёпать через две-три лужи, как уже подходишь к ограде. На перекрёстке дорог, идущих вдоль ограды и к школе, были такие хорошие большие лужи, в которых можно пускать и топить кораблики из ореховой скорлупы. Затем, через десяток шагов, оказываешься перед дверью школы между большущими липами. Открывать эту дверь было весьма трудно, потому что дверной ручкой у неё служила кривая железяка. Со времен баронской усадьбы! В деревне про школу иногда говорили «усадьба», потому что до большой войны тут жили помещики фон Бремены. Слово «помещик» казалось мне старым-престарым и относилось больше к сказкам, чем к нашей школе. Возле винтовой лестницы на чердак большим мальчикам нравилось пугать девочек тем, что вот-вот появится приведение старого фон Бремена и сунет их в мешок. Мама сказала, что это глупость, потому что с Бременами не связано никакой страшной истории, из-за которой кто-то из семейства Бременов стал бы появляться в виде приведения. Бремены переселились из Эстонии ещё до войны, сразу после того, как Гитлер позвал немцев на родину. Немцы тогда сделали с русскими такой договор, что разделят всю Европу между собой, но потом и те, и другие стали жадничать и сцепились друг с другом, и причинили много зла всем народам. И Эстонии тоже: сюда вторглись русские, потом немцы — и обзывали друг друга оккупантами, а себя называли освободителями…
Но как бы там ни было, а время от времени обнаруживали кого-нибудь из мальчишек на чердаке, ищущим шкатулку с сокровищами, или в подвале, пытающегося найти подземный ход… Кому была охота верить, что большую таинственную каменную камеру встроили в высокий холм просто-напросто для того, чтобы хранить там бидоны с молоком и кадочки с маслом, — гораздо привлекательнее было думать, что если все-таки хорошенько поискать, то по подземному ходу можно выйти от подвальный горки прямо в Лейтсе! И сама подвальная горка была приятным местом: весной там можно было играть в прятки и другие игры, а зимой съезжать с неё на лыжах и санках, и ветер свистел в ушах, а под горкой яблони, растопырив ветки, пытались сорвать с тебя шапку, если не пригнёшься вовремя. Ранней осенью и весной учителя часто
