— Какого чёрта? — Следователь Варик сплюнул и начал зло трясти маленький розовый мраморный альбом. Но, к счастью, мама все фотографии очень хорошо и аккуратно приклеила, ни одна не оторвалась и не упала в грязь.
— На! — Он сунул альбом в руки таты, повернулся и, ничего больше не сказав, пошёл большими шагами к своей машине.
— Только ты не говори тёте Анне, что чёрный дядька видел на фото мой пупок! И о фотографии с голой попкой тоже не говори, — шептала я тате. — Ладно?
— Не скажу, честное слово! — ответил тата очень тихо и засмеялся ещё тише. Этот смех был мне знаком, и я умела так смеяться вместе с татой: так смеялся старый индеец лунной ночью, заметив следы белого человека около львиного логова: ххи-хи-хи…
На мужском острове
Яан-Наездник взял меня на закорки и лихо заржал.
— Теперь поскачем вдаль и будем вольными, как ветер!
Но поскакали мы к нам домой, и я была очень довольна тем, что папины друзья пришли с нами. Чёрный дядька мог вернуться — фотографии мамы и таты он забыл у нас на полу… При папиных друзьях следователь не был и вполовину таким смелым и могучим, как тогда, когда говорил с мамой и со мной. Яан-Наездник и дядя Артур сидели в кухне у стола и смотрели, как тата искал для меня сухие чулки и носки, а мокрые тапочки повесил сушиться возле плиты на верёвку.
— Как мы можем тебе помочь? — спросил Яан-Наездник у таты, но прежде чем тата успел ответить, дядя Артур пробасил:
— Мне в голову пришла хорошая идея: оставим плиту топиться, а сами рванём на островок! Поговорим маленько по-мужски и забудем хоть на какое-то время эти русские дела!
— По-мужски поговорить можно было бы! — считал и Яан-Наездник. — У меня в кладовке найдётся пол-литра, так что не стоит бояться, что замерзнём… Как ты думаешь, Феликс?
— Куда я ребёнка-то дену? — сказал тата, и лицо его было грустным.
— Ребёнка возьмём с собой, что за вопрос! Если станет холодно, устроим верховую езду, верно? — обратился ко мне с улыбкой Яан-Наездник.
Конечно, я была согласна — не каждый день можно попасть на остров!
Яан-Наездник был удалой человек! Другие называли его Яаном Реэманном, но это не было и вполовину таким привлекательным именем, как Яан-Наездник. Это красивое прозвище он с честью заслужил — ни разу он не отказался взять меня на закорки и поскакать со мной. Правда, иной раз и тата брал меня на закорки, но так лихо скакать, как дядя Яан, он ни за что не хотел, а ржать и бить копытами землю ему и в голову не приходило. Яан-Наездник всегда был готов поиграть, и в придачу ко всему у него была удивительная способность делать сразу несколько дел. Например, он мог одновременно играть со мной в магазин и с татой в шахматы, и при этом пел шуточные песни и набивал папиросы табаком.
До того как маму увезли, к нам часто приходили гости: было так здорово вместе с мамой накрывать на стол и потом разговаривать со взрослыми! Но в последнее время я забыла про накрывание на стол, мы вдвоём с татой ели «просто так» — иной раз мы и тарелок не пачкали, ели яичницу и картошку прямо со сковороды и иногда минуты за две опустошали консервную коробку с кильками в томатном соусе.
Для поездки на остров тата положил в большую корзину скатерть, полбуханки хлеба, банку с солёным маслом и завернутые в пергаментную бумагу солёные огурцы.
Я раньше никогда не была на острове, и поэтому смотрела на стоявший между деревьями продолговатый стол и длинные деревянные лавки, как на чудо. Вся эта мебель будто выросла из-под земли, как высокие ясени, и клёны, и голые, без листьев, кусты, окружавшие стол и лавки. Этот маленький остров посреди реки был каждый день у меня перед глазами, но я и понятия не имела, что там, между деревьями и вкривь и вкось растущими кустами, находился такой «игрушечный дом». На всю деревню имелась одна- единственная лодка, она зимой лежала дном кверху на берегу перед нашим домом, а летом мужчины отправлялись на ней рыбачить — ставить верши или закидывать спиннинги. Очень приятно было, сидя в лодке, смотреть, как тата двигал веслами. Плыть по воде — это было нечто особенное, почти как полёт! Я бы хотела без конца так скользить по поверхности воды, но тата сделал по реке лишь небольшой кружок и направил нос лодки к берегу острова.
Тата смахнул со стола рукавом ватника обломки веточек и сухие листья и велел мне накрывать на стол, пока он съездит за друзьями. У хлеба был такой аппетитный запах, что я не смогла удержаться и откусила от горбушки пару раз… потом ещё пару раз… потом ещё и ещё… Я, наверное, слопала бы весь хлеб, но вдруг мои уши услыхали тихое царапание: цырк-цырк-цырк!
Неужели агрессоры из-за лужи? Проклятые поджигатели войны? Или, может, вовсе шведская разведка, о которой говорил чёрный дядька? А вдруг это следователь Варик каким-то образом пробрался на остров и готовился к самому худшему? Может, фотографии, на которых я голая, придали ему смелости, и теперь он хочет увидеть пупок по-настоящему? Потом легко будет стыдить…
Я почувствовала, как по рукам побежали мурашки и ноги задрожали от страха: куда это тата запропастился? А вдруг он про меня забыл или — что ещё хуже — счёл, что от такого плохого ребёнка, как я, надо избавиться? Пусть киснет на острове — и делу конец!
Я легла на лавку и пыталась придумать, что делать на необитаемом острове, где тебя забыл отец и где эти таинственные царапающиеся существа-агрессоры, шпионы или кто там ещё? Если закричать: «Спасите!», придут ли комсомольцы меня спасать или станут смелее эти самые разведчики в кустах?
Издали послышалось хлюпанье воды — ну, наконец-то, тата вернулся.
— Тсс! — произнёс кто-то. — Не стоит поднимать шум!
— Чего ты боишься! — услыхала я весёлый голос Яана-Наездника, и мне стало полегче. — На этом острове энкаведэ не действует! Видишь, последний деятель безопасности удирает в виде водяной крысы. Поплыл к берегу!
Я раздвинула ветки куста и увидела, как плыла водяная крыса: нос над водой направлен в сторону берега, хвост выпрямлен, а позади расходился след по воде. Лодку вытащили на берег носом вперед, и оттуда шли трое — тата, Яан и дядя Артур, все в ватниках, а у таты на ленте через плечо гитара. Они излучали столько веселья и уверенности в себе, что у меня сразу сделалось хорошее настроение.
— Да что энкаведэ, — тихо пробормотал дядя Артур. — Моя баба стала приставать, что куриный насест надо поправить — будто завтрашнего дня не будет!
— Пусть куры потерпят! — считал Яан-Наездник. — Они для того и созданы, чтобы терпеть!
— Да и я про то же, — поддержал дядя Артур. — Видишь ли, к завтрашнему дню эта капля пива, что у меня в ведёрке, может совсем закурячить, но это грех, давать продуктам испортиться!
Яан-Наездник кивнул с очень серьёзным видом.
— Не просто грех, а буквально государственное преступление! Если давать советским продуктам портиться, за это можно и в лагере очутиться!
В придачу к жестяному ведёрку с «каплей пива» на столе оказались куриные яйца, копчёная свинина и белый хлеб. И я тоже помогала, чтобы советские продукты не испортились. Обычно-то я варёные яйца не жаловала, не говоря о копчёной свинине, но на острове у всего этого был какой-то особый вкус! Наконец, от этой обжираловки меня начало клонить в сон, я закуталась в принесённое татой ватное одеяло и примостилась у него за спиной. Тата играл на гитаре, и спина его покачивалась в такт, а время от времени я получала лёгкие толчки локтем, но это не отгоняло сон. Вместо колыбельной все трое пели: «Яан уж кружку в руки взял, возчик пива Ааду. Видишь, уже ко рту поднёс, возчик пива Ааду! Пей-пей-пей пей-пей- пей, возчик пива Ааду!»
Этой песни я раньше не слышала, но глаза упорно закрывались, так что до конца я дослушать не смогла. Сквозь сон я услыхала, как тата начал: «Мне дома бы быть хотелось…» и ещё несколько полузнакомых песен. Когда я опять открыла глаза, праздник песни уже закончился, и дядя Артур рассказывал со смехом:
— Ну да, деревенских всех согнали в школу, и этот районный агитатор пел, ну прямо как соловей, мол,
