редколлегии «Нового мира» Федин, он же глава писательской организации, говорил Г. Маркову с «орг- секретарем» К. Воронковым, с которыми пребывал в самых теплых отношениях, о «своем» журнале: «Журнал не одинаков. Публикуются хорошие произведения, но есть и „перекосы“. Обсуждать журнал необходимо».
«Мы с Марковым, — продолжает Воронков дневниковую запись, — согласились, что откладывать обсуждение нельзя. Журнал последнее время неоднократно критиковался в писательских кругах, в печати, в выступлениях общественных деятелей. Федин сказал: мы обязаны реагировать на критику, журнал — наш орган».
И пококетничал: «Но будьте беспощадны и ко мне, ведь я состою там членом коллегии».
Обсуждение намечалось на декабрь (но было «заменено» устранением Дементьева с Заксом). По тогдашним наметкам Твардовского в рабочей тетради видно, какой принципиальный характер хотел он придать дискуссии:
«Обсуждение журнала — это нечто большее, чем обсуждение одной какой-либо книги или рукописи, как бы они ни были значительны сами по себе. Журнал, обладающий сколько-нибудь развитой и признаваемой журнальной „физиономией“, обликом и т. п., — это явление общественной жизни, это некий узел, где сходятся и связаны интересы и настроения, взгляды и оценки не только одного редактора или редколлегии, или даже коллектива ближайших и неближайших сотрудников, и не только более или менее значительной армии читателей (о чем нельзя забывать)…» (запись 15 декабря 1966 года).
А «Новый мир», продолжает он, «живет и действует под общепринятым знаком „порочности“, „очернительства“ и т. п…а между тем самый беглый обзор того хотя бы, что написали различные органы печати о вещах, напечатанных в нем, дает совсем другую картину. Журнал куда более хвалили, благодарили и приветствовали, чем бранили и упрекали. И дело не в прямом количественном сопоставлении оценок, но в том, что положительные конкретны, доказательны, обращены непосредственно к материалу страниц журнала, а отрицательные чаще всего основаны на трудноуловимых „дуновениях“ молвы, на письмах земляков (например, о „Вологодской свадьбе“ Яшина. — А. Т-в), мимоходом брошенных обвинениях руководящих товарищей, не дающих, между прочим, оснований заподозрить их в самоличном прочтении произведений, о которых идет речь», — с изящно выраженной язвительностью заключает поэт.
Выступая же на обсуждении журнала 15 марта 1967 года, он еще более заострил свои мысли:
«„Новый мир“ открыто заявляет о своих идейно-эстетических пристрастиях и воспринимает как похвалу странные упреки в том, что он „гнет свою линию“. „Гнуть свою линию“ — значит быть принципиальным, держаться того, в чем убежден… Да, мы придерживаемся линии реализма, правдивого изображения действительности, верности великим заветам русской классической литературы…
Так сложилось, что „Новый мир“ в последние годы приобрел значительное общественное мнение… С одной стороны, очевидный факт, что по крайней мере две трети художественных произведений, привлекавших в последнее время самый широкий читательский интерес, появилось на страницах „Нового мира“. С другой стороны, деятельность журнала как в печати, так и в устных выступлениях характеризуется как порочная, очернительская».
Со сказанным Твардовским было трудно спорить, и прения в общем сложились в пользу «крамольного» издания[54]. На общем фоне «выделялись, — записывал Александр Трифонович на следующий день, — гнусавцы Чаковский (всё пытавшийся дать понять, что линия „Нового мира“ выходит за пределы собственно литературные) и Соболев, которого я оборвал при его попытке пришить мне Синявского».
Чаковский доносительски сетовал на то, что «чрезвычайно редко можно увидеть на страницах „Нового мира“ слова „социалистический реализм“», и был поддержан Тихоновым, который, со своей, еще раньше подмеченной Твардовским «чиновничьей готовностью потрафить чему полагается», поддакнул: «Что же касается социалистического реализма — там его не найдешь».
Но наиболее явственно выражал официальную точку зрения на журнал и «рвался в бой» Грибачев. «А где же, — гневно вопрошал он, совершенно в духе недавней правдинской статьи, — в журнале произведения другого плана, показывающие поступательное развитие жизни, с широким общественным дыханием? Таких ярких произведений нет. И получается однобокость».
Подобно Чаковскому, не чурался он и определенного внелитературного «жанра»: «Мне кажется, что часть артиллерии „Нового мира“ установлена с наводкой на одни и те же позиции. Я не буду уточнять, вы знаете, о чем речь».
Эх, если бы и все обсуждение было в таких тонах, — вероятно, досадовали в «высоких» кабинетах.
Впрочем, в дневнике Воронкова все выглядит в «нужном» духе:
«Выступления товарищей были содержательны, отличались критической заостренностью, принципиальностью и доброжелательством. Было высказано много убедительных мнений по отдельным произведениям, опубликованным в „Новом мире“. Товарищи, характеризуя их негативную окраску, отмечали, что хорошо бы журналу, владеющему „воинственным пессимизмом“, овладеть „воинствующим оптимизмом“[55], подвергли обстоятельному анализу отдел критики, на ряде примеров показали пристрастность суждений о творчестве отдельных писателей, приводящих в итоге к узости взгляда на многообразие литературных явлений, указали на шаткость некоторых эстетических позиций журнала. Говорили о важности партийной позиции каждого литературно-художественного органа и на примерах показали допущенные просчеты журнала… Было отмечено, что попытка редакции бесстрастно относиться к провокационной болтовне за рубежом о „либеральной“ направленности журнала недопустима и ставит редакцию в ложное положение».
И ни слова о том, что, как записывал поэт, «критика сопровождалась густыми комплиментами журналу и главному», что говорилось о «целом ряде блестящих произведений», опубликованных в «Новом мире»! «Проработка», на которую многие надеялись, явно не состоялась.
Не в эти ли дни родилось стихотворение, которое поэт в самом начале апреля предложил, в числе других, «Юности», где оно и было вскорости, в мае, опубликовано:
