отличавшимися от него в миллиардах разных деталей по миллиардам разных причин, но он мог почувствовать их всех.
Собранные с одного мертвого мира за другим, с одной мертвой звезды за другой, собранные и принесенные сюда, как мемориал во имя их смертей, жест поклонения и религиозного рвения.
Их тела давно исчезли, распавшись в прах и пепел. Их кости — у тех, у кого были кости — рассыпались и смешались с черной землей планеты — кладбища.
Все они были разными. Их тела, генетика и разумы — все было разным. У кого — то были глаза, у кого — то их не было. У кого — то были кости, у кого — то нет. У некоторых были органы, исполнявшие функции, которых он не мог себе даже представить. Некоторые были почти такими же, как он.
Но было одно, что имелось у каждого из них, всех до единого.
Душа.
Синовал стоял на самом краю пропасти, его руки были вскинуты вверх, глаза закрыты, его сердце оглушительно колотилось, достаточно громко, чтобы перекрыть даже голос Бога — Императора.
— Живи. — прошептал он.
Под толстым слоем черной земли мира — склепа послышался звук движения. Тихий, медленный, скребущий.
Словно начинала двигаться сама земля.
Это была не просто земля, не просто камни и минералы покрывали мир мертвых. Это были миазмы смерти и страдания, отсутствия жизни. Души мертвых покоились там, заключенные в удушливом безмолвии и неподвижности так долго, что они начали забывать что есть что — то иное.
Синовал просто напомнил им.
И они начинали просыпаться.
Молнии трещали вокруг него; невидимый ветер бушевал вокруг него, сбивая его с ног. И все же, несмотря на бурю, он удерживал равновесие. Ничто не могло сдвинуть его с места. Ничто не могло помешать ему.
Он многое сделал неверно, и многое из сделанного им было злом. Он знал смерть, знал ее куда лучше и ближе, чем он знал любого из его немногих друзей и тем более немногих любимых. За многое ему не было прощения.
Но он попытается.
Он попытается воскресить целую планету, более того — целую вселенную мертвых.
Он запрокинул голову, глядя закрытыми глазами прямо на усеянное звездами тело Бога — Императора.
— Живи. — прокричал Синовал.
И Исток Душ, молчавший так долго, добавил к его голосу свой, крича из сочувствия к своему уродливому, кривому, изломанному близнецу.
Здесь был один корабль тамиакинов, золотая сфера с несколькими спутниками. Они были древней расой — мудрой, но равнодушной. Они были жестоко изранены при Голгофе, но никогда не искали мести. Они ушли в себя, отступили в их забытые, заброшенные миры у дальних границ Предела.
Они пришли в ответ на зов Синовала, принужденные к действиям убийством Лориэна. Они никогда не искали сражений, но, тем не менее, они сражались, более двенадцати лет что было долго для смертных и еще дольше для Тамиакинов. Все, кто остался от их расы, были здесь, сражающиеся и готовые к смерти.
Во времена неимоверно древние, до того как раса Тамиакинов вышла к звездам, среди них ходила легенда о черной и бездушной твари, что пожирает свет в небесах. Они боялись Мертвого Бога, некоторые из них поклонялись ему, но они встретили Лориэна и его расу, они сами отправились к звездам, и они отбросили прочь глупые суеверия.
Небо корчилось и кипело от конечностей Мертвого Бога, и они знали теперь, что некоторые суеверия все же не были глупы.
Щупальца Бога — Императора оплели корабль тамиакинов и потащили его вверх, выдергивая его из оборонительного строя. Что — то сдвинулось в его неуязвимой, твердой коже, открывая пасть, полную зубов размером с астероиды.
Тамиакины больше не верили в богов, за исключением Лориэна. И они не молились ему, когда они погибли и Бог — Император пожрал их души.
Со временем, если он это переживет, новый знак будет установлен в мире — склепе в память о тамиакинах, и новая душа будет заключена там.
Это будет единственным памятником, которого удостоятся тамиакины.
Сердце планеты, так долго неподвижное, начало пробуждаться. Наверху духи миллиардов мертвых посмотрели ввысь, прислушиваясь к зову.
Прежде:
Синовал: По ту сторону главных врат есть мир. Родной мир Чужаков, как я полагаю. Для них — это священное место. Я считаю: что их правитель находится там, хоть я и не могу говорить уверенно, пока я