– Мэтью! – вскрикнула Мэри. – Ты дрался!
– Нет, – гневно ответил Мэтью. – Меня побили.
По его словам, он стоял на переменке во дворе, а мальчик постарше, Саймон Леддер, подошел к нему с тремя приспешниками и стал острить насчет ангелов. Саймон заявил, что, если ангел спасет Мэтью от его кулака, он в ангелов поверит, а не спасет – значит, Мэтью трепло. Затем он претворил свое заявление в жизнь, ударив Мэтью так, что тот упал. Может быть, минуты на две он даже потерял сознание. Во всяком случае, он помнит только, что, встав, увидел не Саймона, а мистера Слетсона, директора школы.
Мистер Слетсон был так мил, что зашел к нам попозже справиться о здоровье Мэтью. Я сказал, что Мэтью лучше, хоть вид у него и неважный.
– Мне так жаль, – сказал мистер Слетсон. – Виноват только Леддер. Надеюсь, это больше не повторится. Странное происшествие! Я был далеко, помочь не мог, но все видел. Он ударил Мэтью и ждал, пока тот встанет – явно хотел ударить снова. Но когда Мэтью встал, они все ВДРУГ отступили, уставились на него, а потом бросились бежать. Я спросил зачинщика, Леддера, что случилось. Он отвечал, что «Мэтью был очень уж злющий». Странно… но это значит, что больше они не пристанут. Кстати… – и, понизив голос, мистер Слетсон принялся немного растерянно поздравлять нас с успехами сына в плавании и рисовании.
Полли очень заинтересовалась подбитым глазом.
– А ты им видишь? – спросила она.
– Да, – сухо отвечал Мэтью.
– Он смешной, – сообщила она и прибавила, подумав: – А Копытцу тоже чуть не выбили глаз.
– Балерина заехала ногой? – предположил Мэтью.
– Нет, еще в той книжке, где про охоту, – объяснила Полли и, помолчав немного, невинно спросила: – Это Чокки?
– Ну хватит! – сказал я. – Мэтью, а твоей учительнице понравилось, что «Домой» напечатали в газетах?
Мэтью покачал головой:
– Я ее еще не видел. Сегодня рисования не было.
– Наша мисс Пинксер видела, – вмешалась Полли. – Она считает, что это просто дрянь.
– Господи, Полли! – взволновалась Мэри. – Не может быть, чтобы она так выразилась.
– Она не выразилась. Она подумала. Сразу видно… Она сказала, у Мэтью стиг… стигматы, что ли, и наверняка он носит очки. А я ей сказала, на что ему очки, ведь это не он рисовал.
Мы с Мэри переглянулись.
– Ой, что ты натворила! – охнула Мэри.
– Так это ж правда, – возроптала Полли.
– Нет, – сказал Мэтью. – Это я рисовал. Учительница сама видела.
Полли фыркнула.
Когда они наконец ушли, я рассказал Мэри свои новости. Утром звонил Лендис. Он видел сэра Уильяма. Тот заинтересовался Мэтью. Время у него распределено по минутам, но все же он велел мне договориться с его секретаршей.
Я позвонил, и секретарша тоже упомянула о времени, но обещала посмотреть, зашуршала бумагой и наконец любезно сообщила, что мне повезло – в пятницу в два есть просвет, можно прийти, иначе придется ждать неделями.
Мэри колебалась. Кажется, за последние дни ее нелюбовь к Чокки ослабела; и еще, я думаю, ей не хотелось делить с кем-то Мэтью – как прежде, когда он пошел в школу. Однако присущий ей здравый смысл победил, и мы решили, что в пятницу я повезу Мэтью на Харли-стрит.
В среду было тихо. Мэри отказала только двоим посетителям и еще двоим – по телефону, а в школе прогнали предполагаемого репортера. Правда, сам Мэтью не поладил с Кефером.
Началось, по-видимому, с того, что Кефер на уроке физики сказал, что скорость света – предел, и ничто не может двигаться быстрее света.
Мэтью поднял руку. Кефер посмотрел на него.
– О, – сказал он. – Так я и думал. Ну, молодой человек, что вы знаете такого, чего не знал Эйнштейн?
Мэтью уже жалел, что выскочил, и буркнул:
– Это я так… Неважно.
– Нет, важно, – настаивал учитель. – Всякое возражение Эйнштейну чрезвычайно важно. Возражайте!
– Простите, сэр, скорость света – предел только физической скорости.
– Конечно. А что, по-вашему, движется быстрее?
– Мысль, – сказал Мэтью.
Кефер снова посмотрел на него.
– Мысль, милый мой Гор, тоже физический процесс. В нем участвуют нейроны, в клетках происходят химические изменения. Все это занимает время. Его можно измерить в микросекундах. Поверьте, скорость мысли окажется много меньше скорости света. Иначе мы могли бы предотвратить немало несчастных случаев.
– Простите…
– Что такое, Гор?
– Понимаете, сэр… Я, наверное, хотел сказать не «мысль», а «разум».
– Ах вон что? Психология – не моя область. Не объясните ли нам?
– Если вы, сэр, как-нибудь… ну, метнете ваш ум…
– Метну? Быть может, пошлю сообщение?
– Да, сэр. Если вы его пошлете, пространство и время. ну, исчезнут.
– Так, так. Чрезвычайно занятная гипотеза. Вероятно, вы можете это продемонстрировать?
– Нет, сэр, я не могу… – и Мэтью остановился.
– Однако знаете того, кто может? Я уверен, что будет чрезвычайно поучительно, если вы его нам покажете. – Он печально взглянул на Мэтью и покачал головой. Мэтью уставился в парту.
– Итак, – обратился учитель к классу, – ничто в мире (за исключением ума Мэтью Гора) не превышает скорости света. Продолжим урок…
В пятницу я встретил Мэтью на вокзале Ватерлоо. Мы позавтракали и пришли к сэру Уильяму без пяти два.
Сэр Уильям оказался высоким, чисто выбритым, горбоносым, полуседым человеком с темными, зоркими глазами и густыми бровями. На улице я бы принял его за юриста, а не за врача. Сначала мне показалось, что я его где-то видел – быть может, потому, что он был похож на герцога Веллингтона.
Я представил ему Мэтью, мы поговорили немного, и он попросил меня подождать.
– Сколько мне ждать? – спросил я у секретарши.
– Не меньше двух часов: пациент новый, – ответила она. – Приходите после четырех. Мы присмотрим за мальчиком, если он выйдет раньше.
Я пошел к себе на службу, а в пятом часу вернулся. Мэтью вышел в шестом и взглянул на часы.
– Ой! – удивился он. – А я-то думал, что пробыл там всего полчаса.
Тут вмешалась секретарша.
– Сэр Уильям просит прощения, что не может повидаться с вами, у него срочная консультация. Он вам напишет дня через два, – сказала она, и мы ушли.
– Ну как? – спросил я Мэтью в вагоне.
– Он очень много спрашивал. Насчет Чокки он совсем не удивился. И еще мы слушали пластинки, – прибавил он.
– Доктор собирает пластинки? – спросил я.
– Нет, не такие. Это спокойная музыка… добрая.,, ну, музыкальная. Он спрашивал, а она играла. А когда одна пластинка кончилась, он вынул из шкафа другую и спросил, видел я такую или нет. Я сказал – «нет», потому что она была странная, в черных и белых узорах. Он подвинул стул и говорит: «Сиди здесь, увидишь», – и поставил ее. Она зажужжала, а музыки не было. Потом зажужжала громче. То тише, то
