Душе же было тяжело.
Такая жизнь. Страдать мне вечно
И каждый день тебя всё ждать,
Когда полюбишь - неизвестно,
Придётся мне стихи писать. * 23
- Здорово! - искренне проговорил Ромка.
- Полагаю, вы сочинили эти стихи для девушки? - Златоверхов усмехнулся. - Лучше почитайте ей Пушкина, иначе ваша девушка испугается и убежит. Может быть, кухарка и может управлять государством, но поэтический талант даётся не каждому.
Гарька стоял как оплёванный.
- В стихе злободневнее не фигурность, а богатство начинки, - высказал своё мнение Ромка.
- Стихи - не пирог, молодой человек, - сказал Златоверхов. - Принесите мне папиросы, будьте добры. На столе в моём кабинете пачка «Иры». Буду ждать вас здесь.
Он отвернулся. Гарьке мучительно захотелось двинуть ему по смазливой физиономии. Он молча повернулся и пошёл по грязной лестнице, глядя в ступеньки.
- Он тебе просто завидует, - утешил его Ромка. - Сам-то замысловато пишет, с загогулинами, то фонарь у него на аптекаршу похож, то груши на грачей. А про чувства ничего. А народу, между прочим, про чувства тоже интересно! Может, народ тоже хочет выразить свою любовь без этих там всяких. Ты мне свой стих запиши.
- Тебе нравится? - Гарька приободрился.
- А то! Был бы я бабой, тут же бы и размяк.
В лито дева с чудными оленьими глазами двумя указательными пальцами тыкала в клавиши пишмашинки.
- Где кабинет Златоверхова?
- За шкаф пройдите. Как пишется «технический» - через «чи» или «ща»?
- «Тихнитщицкий», - добросовестно продиктовал по буквам Ромка.
- Спасибочки.
Дева вырвала лист из машинки и удалилась, покачивая бёдрами.
Гарька с Ромкой протиснулись за шкаф с оторванной дверцей, в закут, от края до края заполненный столом красного дерева и заваленный бумагами.
Гарька снял верхний слой бумаг (поэма, театральные афишки, какие-то замусоленные листки). - Вот… Что такое? Ромка, погляди!
Улизин прислонил винтовку к шкафу, подошёл и длинно свистнул.
- Хлебные карточки!
* * *
- Может, это его?
- Что, все? Да тут на целый полк хватит. Спекулянт он, Гарька. Надо идти в Чека.
- Не советую, молодые люди.
Гарька схватился за кобуру. Лохов-Златоверхов повёл дулом ромкиной винтовки.
- Как глупо с моей стороны было послать вас сюда. Совсем забыл про карточки. Не двигайтесь. Впрочем… - Голубые глаза заволоклись грустью. - Можете двигаться. Для вас это ничего не изменит.
- Бросьте, - сказал Гарька. - Сдадитесь сами - будет вам снисхождение.
- Я на ваше снисхождение не рассчитываю… хамьё неумытое! - Лохов злобно улыбнулся. - Разве только на снисхождение в Аид? - Он засмеялся, довольный каламбуром. - Однако это снисхождение я устрою вам раньше.
- В человека стрелять - не рифмы складывать. - Гарька незаметно повернулся боком. - Вам хоть раз доводилось убивать?
- Ах, мой наивный мальчик! - Лохов засиял белыми зубами. - Кто, по-твоему, объявил большую охоту на комсомольско-коммунистскую шваль нашего благословенного города?
- Вы? Зачем?
- А то не понимаешь, - буркнул Ромка. - Им что коммунист, что офицер деникинский - карточки они воровали.
- Экспроприировали, - поправил Лохов. - Грабь награбленное. Превосходный лозунг! Вы правы, политические убеждения добычи меня мало интересуют.
- Гарька, доставай наган, и скрутим гада, - проговорил Улизин. - Винтовка-то испорчена, не выстрелит.
Лохов снова рассмеялся, театрально выпятив грудь; его палец нарочито медленно надавил на спусковой крючок… раздался грохот, острый, вязкий запах пороха заволок комнату. Когда дым рассеялся, друзья увидели, что Лохов неподвижно лежит на полу. Его лицо, руки и грудь были иссечены; остатки куртки пропитались кровью.
- Говорил же, разорвёт возле вмятины, - равнодушно сказал Ромка. - Вишь, у самого патронника?
Гарька присел на корточки, нащупал бьющуюся жилку на шее Лохова.
- Подох?
- Жив ещё.
- Вот незадача! - огорчился Ромка. - Зачем его лечить? Всё равно шлёпнут. Добей ты его.
- Нельзя, - Горшечников вздохнул. - Не следует нарушать принципы революционной законности. К тому же, сам подумай: мог он на коленке карточки нарисовать? Нет. Стало быть, есть сообщники.
Лохов застонал.
- Сбегай на улицу, приведи первый же патруль. Загнётся раньше времени, а его ещё допросить надо.
Ромка ушёл. Гарька стащил с Лохова обрывки куртки и перевязал ими раны бандитского поэта, чтоб не истёк кровью. Через четверть часа Улизин привёл нескольких чоновцев. Одного из них, по фамилии Фокусов, а по имени Финист, Гарька знал: как-то разговорился с ним в приёмной Шмелёва.
- Вот гад! - выразился Финистов, разглядывая карточки. - Ребятишки в детдомах от голода пухнут, а эдакие твари наживаются на ихнем страдании. Всё, валетик, спета твоя контрреволюционная песенка.
* * *
Фильченко сказали, что винтовка погибла при задержании Лохова.
- Беда ходит за бедой, а удача - за удачей! - радовался Ромка. - И винтовку Фильченко выдал, и портупею новую, и даже ругаться не стал! Думаешь, Златоверхова расстреляют?
- Обязательно, - утешил товарища Гарька. - Вот какие случаи бывают, Георгина - обличье у Лохова соколье, а сердце воронье. Враг не дремлет; нельзя и нам ни на миг терять классовой зоркости.
Георгина молча ворочала добытые Фильченко ящики, выискивая патроны к любезному своему «максиму».
- Женскому полу простительна некоторая политическая недальновидность, - проговорила Пассинария Поликарповна, поглядывая на букет лилий, уже привядший в крепком ромкином кулаке.
- К слову о зоркости, - Чернецкий ехидно улыбнулся, - я который раз уже примечаю, как вы, Роман Аркадьич, предпочитаете ночами проникать в свою спальню через окно. Или это не ваша спальня?
- Это, Серафим, тебе мерещится от общей неудовлетворённости организьму. Поведение моё самое платоническое! - Ромка ткнул букетом Чернецкому в физиономию. - Вот цветочков принёс, а чтобы непристойность какую задумать - не в моих это обычаях! Я к барышням со всем пролетарским уважением, даже если они из бывших. И они сами не против были, скажите, Пассионария Поликарповна?
Барышня Попорыкина, краснея, подтвердила.
- Ну чего ты? - прошептал Горшечников окончательно сникшей Георгине. - Пусть себе хороводится с этой курносой, если охота. Ты же сама говорила, что окромя товарищества между вами ничего теперь быть не может.
- Не в том дело, Гарька. Хотя, конечно, барышня эта так себе и Улизина недостойна. Просто… почему-то одним в жизни везёт, а другим - никак.
- Не родись красивой, а родись счастливой, - вспомнил Горшечников.
- Как ты думаешь, я красивая?
