грабить средь бела дня простой народ. Поэтому неудивительно, что гасконцы и каталонцы, которые, как и все латиняне, любили награждать своих правителей меткими прозвищами, называли герцога Филиппа III Аквитанского Справедливым...
Младший сын герцога, тоже Филипп, но прозванный Красивым, Красавчиком за свою внешность и Коротышкой — за рост, грустно усмехнулся и прошептал с горечью в голосе:
— Справедливый... Долго же мне пришлось ждать твоей справедливости!
Филипп наконец принял решение, развернул свою лошадь и направился прочь от Тараскона.
«Ну, нет уж! — подумал он, — Перед отцом я предстану в свете дня, а не под покровом ночи. Пусть он при всех скажет то, что написал мне в письме. Пускай все знают, что я не блудный сын, воротившийся домой с покаянием, скорее как раз наоборот. А сейчас...»
Филипп пришпорил лошадь, и она побежала быстрее по широкой дороге, которая змеей извивалась между холмами и исчезала вдали среди гор. Там, впереди, в двух часах неспешной езды, находился замок Кастель-Фьеро, родовое гнездо графов Капсирских, хозяином которого был лучший друг детства Филиппа и его ровесник Эрнан де Шатофьер.
ГЛАВА I. ФИЛИПП, ШЕСТНАДЦАТАЯ ВЕСНА
Весенний лес купался в последних лучах заходящего солнца. Налетел свежий ветер, зашумел в кронах деревьев, повеяло приятной прохладой. Все лесные жители оживились, приободрились, во весь голос запели птицы, провожая уходящий день, и только одинокий всадник, заблудившийся в лесу, нисколько не радовался ласковому вечеру. Отпустив поводья лошади, он раздраженно оглядывался по сторонам, на лице его застыло выражение растерянности, досады и беспомощности. Наступление вечера прежде всего значило для него, что приближается ночь. А перспектива заночевать где-то под деревом совсем не вдохновляла молодого знатного вельможу — даже очень знатного, судя по его одежде и внешности. Очевидно, ему была чужда романтика странствующего рыцарства.
«Другого такого дурака, как я, надо еще поискать, — упрекал он себя с самокритичностью, которую позволял себе лишь в мыслях, да и то изредка. — Уж если приспичило ехать через лес, взял бы, по крайней мере, проводника. Так нет же, осел упрямый! Возомнил себя великим следопытом... Теперь уже не замок дона Фелипе1, а хоть какую-нибудь лачугу найти, где можно сносно перекусить и устроиться на ночлег».
Вельможа лет двадцати пяти удрученно покачал головой. Э, да что и говорить! Ехал бы по дороге, горя бы не знал. А так, нашелся один олух, который посоветовал ему поехать через лес, так-де ближе будет, другой олух (то бишь он сам) последовал этому совету, а еще полторы дюжины олухов, составлявших его свиту, совсем потеряли голову при виде красавца-оленя и устроили на него импровизированную облаву. В результате они потерялись... Во всяком случае, вельможа предпочитал думать, что потерялись дворяне из его свиты, а не он сам. Такая версия происшедшего позволяла ему сохранить хоть каплю уважения к себе. Однако придворные не станут разбираться, кто кого потерял, всем достанется на орехи. И главное, что смеяться будут не в глаза, а украдкой, за спиной. Вот такие дела. Дела неважнецкие...
«Ох, и задам я им взбучку! — подумал вельможа, имея в виду то ли своих нерадивых спутников, то ли насмешников-придворных, а может, и тех и других. — И непременно отрежу язык этому горе-советчику. Чтобы другим не показывал дорогу, как мне показал...»
Эта мысль на некоторое время утешила молодого вельможу — но ненадолго. Будучи от природы незлопамятным и прекрасно зная об этом своем недостатке, он сильно подозревал, что вышеупомянутому горе-советчику удастся избежать заслуженного наказания.
«Дон Фелипе тоже хорош, — нашел еще одного виновника своих бед вельможа. — Жил бы себе в Сантандере, в своей столице, так где ж там! Угораздило же его забраться в эту глухомань, в эту...»
Вдруг всадник настороженно придержал лошадь. Его чуткие уши охотника уловили доносившийся издали треск сухих веток, который становился все громче и громче по мере приближения источника звука, а вскоре между деревьями замаячила человеческая фигура.
— Эй! Эгей! — зычным голосом крикнул вельможа. — Кто там?
В ответ на его окрик раздался короткий собачий лай. Человек немного изменил направление, ускорил шаг и спустя минуту уже подходил к вельможе. Это был крестьянин лет тридцати пяти, здоровенный детина, одетый в видавшие виды потертую кожаную куртку, штаны из грубого домотканого полотна и высокие охотничьи сапоги. С его внешностью деревенского громилы резко контрастировала на удивление добродушная физиономия и прямой, открытый, хоть и немного плутоватый взгляд. За правым плечом крестьянина виднелся колчан с луком и стрелами, а через левое был перекинут ремешок охотничьей сумки, которая тяжело билась о его бедро. Рядом с ним, важно ступая, брела великолепная борзая, достойная королевской псарни. Будучи большим любителем собачьей охоты, вельможа от души пожалел, что эта борзая не принадлежит ему.
Между тем крестьянин остановился в двух шагах от вельможи, снял кепку и почтительно, но без тени раболепия поклонился.
— Ваша милость звали меня?
— Да, человече, звал, — с нарочитой небрежностью ответил всадник, затем снова взглянул на четвероногого спутника крестьянина и, не сдержавшись, восхищенно добавил: — Хороший у тебя пес!
— Хороший, — согласился крестьянин. — Да не мой, а моего господина.
— Хороший пес у твоего господина, — сказал вельможа отчасти потому, что действительно так подумал, но еще и потому, что вдруг растерялся. Ему страшно не хотелось обнаруживать перед плебеем свою беспомощность, признаваясь в том, что заблудился.
Однако крестьянин будто прочел его мысли.
— Ваша милость, верно, сбились с пути?
— С чего это ты взял? — нахмурился вельможа, а мочки его ушей предательски покраснели. — Вовсе нет.
Крестьянин безразлично пожал плечами: ну, раз так, воля ваша.
— А ты куда путь держишь, человече? — после неловкой паузы спросил вельможа.
— В замок моего господина, — ответил крестьянин, поглаживая борзую. — Вот настрелял куропаток и возвращаюсь. Мой господин любит, когда на завтрак ему подают пирог с дичью.
— И что ж это за птица такая, твой господин? — поинтересовался всадник.
Крестьянин укоризненно покачал головой:
— Никакая он не птица, сударь. К сведению вашей милости, я имею честь служить у самого дона Фелипе — хозяина этого края. И ежели он птица, то не простая — орел!
— Так ты служишь у графа Кантабрийского?!
— Да, сударь. У его высочества, — ответил крестьянин, особо подчеркнув титул своего господина.
Вельможа обрадовался: вот так удача!
— Прекрасно! — с явным облегчением произнес он. — Нам, оказывается, по пути. Я, видишь ли, тоже еду к дону Фелипе.
— Вот как, — вежливо сказал крестьянин. — Сеньор дон Фелипе будет рад такому гостю, как ваша милость.
— Да уж, надеюсь, — сказал вельможа и спешился. — Если хочешь, можешь повесить сумку на луку седла, — предложил он крестьянину. — Вижу, ты славно поохотился.
— Так, стало быть, ваша милость собираетесь идти пешком? — спросил крестьянин.
— Да, — кивнул вельможа, — мы пойдем вместе. — Он немного помедлил, затем добавил: — И вообще, зря ты бродишь по лесу один. Не ровен час, нарвешься на разбойников.
Крестьянин украдкой ухмыльнулся: нетрудно было раскусить наивную хитрость этого спесивого господина.
— Однако же, ваша милость, дорога к замку неблизкая. Лучше бы вам поехать вперед, а то пока мы доберемся...
— Сам знаю, что далеко, — раздраженно оборвал его вельможа. — Но я весь день провел в седле и хочу малость поразмять ноги.
— Воля ваша, сударь, — сказал слуга Филиппа. — Мне-то что.
И они пошли.
— А как тебя зовут, человече? — спросил вельможа.
— Гоше, к сведению вашей милости.
— Гоше? Странное имя. Ты откуда?
— Да здешний я, сударь, здешний. Это их высочество дали мне такое имя. Сказали, что прежнее им трудно выговаривать.
— Ага. Судя по произношению, ты баск.
— Ваша милость угадали.
— И ты согласился переменить имя?
— Согласился, ваша милость, с радостию согласился. Ведь сеньор дон Фелипе освободил меня, и теперь я служу ему как свободный человек, а не как раб.
— Да, да, что-то такое я слышал. За выкуп.
— Сеньор дон Фелипе всех освободил. Сперва за откупную, а у кого не было чем платить, тех их высочество позже освободили задаром. И меня в том числе...
Они шли не спеша, наслаждаясь приятным вечером и непринужденно беседуя. Против ожидания, молодой вельможа обнаружил, что ему доставляет удовольствие общение со слугой-крестьянином, в котором за внешним простодушием, несколько нарочитой грубостью и неуклюжестью речи скрывался незаурядный, живой и хитрый ум. Со своей стороны, крестьянин заключил, что его знатный спутник не так уж надменен и спесив, как пытался показать это в начале их знакомства. Скорее всего, к такому поведению его принуждало занимаемое им высокое положение, а по природе своей он был довольно мягок, добр и сердечен. В общем, оба остались довольны друг другом и даже не заметили, как оказались у ворот новенького опрятного замка на берегу реки Эбро.
Солнце уже скрылось за горизонтом, и вокруг начали сгущаться сумерки. Крестьянин провел вельможу в дом сеньора, где поручил его заботам юного пажа
