едешь по своим делам. За взятку Иннокентий Павлович быстро добился надежной справки для дочери и даже прописал ее в полиции как проживающую с ним на пароходе. С такой справкой Катя могла и в дальний путь пуститься — в Ялту, Алупку и другие места Южного берега, что она и делала. Сядет в рейсовую линейку или на катер и укатит. Не раз и отец просился поехать с ней — не разрешала.
«Нет, она в самом деле как взрослая», — все больше убеждался Иннокентий Павлович, и ему казалось, что у нее уже, наверное, немалый опыт подпольной работы. Он не верил ее словам, что все это впервые в жизни. Вела она себя спокойно, уверенно, все делала с улыбкой и не робела, когда с ней заговаривали и начинали приставать юнкера и офицеры.
Не давала она покоя отцу, всё упрашивала поскорее устроить ей встречу с Лешей. Войти в связь с этим человеком Кате было велено еще в Харькове.
— Ты говоришь, он меня знает, папа?
— Да, так он мне сказал как-то, узнав мою фамилию. Разговорились мы с ним, и вдруг, представь, он целую историю стал про тебя рассказывать. Как раз вот про твою поездку за питерскими ребятишками.
— Постой, постой, папа! — задумалась Катя. — Минуточку… Он не матрос?
— Матрос… То есть сейчас уже не в той роли.
— Прохоров?
На этот вопрос Иннокентий Павлович не смог ответить. Какова фамилия Леши, он и сам не знал. Леша, и всё.
— У меня с ним дела короткие, — пояснил Иннокентий Павлович. — Раз или два в неделю он приходит ко мне на связь, передает мне и получает от меня что нужно, и поминай как звали, исчезает. Но кое-что я подозреваю. Он, видимо, держит связь с главным комитетом и с лесом. Ну, знаешь ведь, что такое лес?
— Все, все, не рассказывай мне больше ничего, — замахала руками Катя. — Ни ты, ни я не должны знать всего. Лучше не знать.
Он понял, чего она опасается, и тяжело вздохнул. При провале, попав в руки палачей Климовича, человек может не выдержать пыток и многое невольно выдать.
А Кате теперь уже было почти достоверно ясно, кто тот Леша. Наверное, он тоже заслан сюда, милый Прохоров. Так вот почему прекратились его донесения с подробными описаниями подвигов для истории. Вот будет забавно, когда они здесь увидятся!
«А может, не надо встречаться с ним?» — возникали иногда сомнения у Кати. Но выхода не было — именно с этим матросом она должна встретиться, чтобы выполнить одно из самых важных заданий, которые ей даны.
Но матрос все не появлялся, а дни шли.
Как-то раз, вернувшись из поездки по Южному берегу, Катя сообщила отцу, что будет жить в одной «коммунке» под Ялтой. Хорошие ребята, двое парней из бывших гимназистов, третий в типографии работает, а кроме парней, есть и четыре девушки, работающие кто где; главным образом — в военных госпиталях. Дача заброшена ее бывшим владельцем, полуразрушена, и никто не мешает «коммунке» там жить.
— А полиция? — спросил Иннокентий Павлович. — Да и зачем! тебе «коммунка»?
— Что ты, папа! — отвечала Катя. — В полиции никто не знает ничего про «коммунку». Это сами ребята ее так называют.
— А что они делают на даче?
— Так… По вечерам песни поют, в разные игры играют… Ничего особенного не делают.
— Доченька, — сказал с сердцем Иннокентий Павлович, — не говоришь ты мне правды. Я ведь и сам понимаю. Вы там что-то подпольное печатаете, да?
— Не знаю, — пожала плечами Катя и отвернулась.
Она уехала на другой день, и дня три ее не было. Не появлялся и Леша. Как предполагал Иннокентий Павлович, Леша застрял по каким-то делам в лесу у партизан Мокроусова. О Мокроусове уже успели написать в «Заре России» и других газетах Крыма. Называли его «красным бандитом», а партизан — «бандой разбойников», нападающих на мирных жителей и грабящих богатые дачи Южного берега. О взрыве на Бешуйских копях ни одна крымская газетка не обмолвилась и словом.
Надо, однако, рассказать об этом.
О взрыве Бешуйских копей Мокроусов много лет спустя вспоминал:
«Несмотря на малочисленность партизан, штаб Крымской повстанческой армии принял решение начать активные боевые действия… Наши бои с белыми должны были внести нервозность в работу врангелевского штаба и вынудить его снять с фронта войсковые части. Было решено произвести нападение на отряд белых в количестве 80 человек, несший охрану Бешуйских копей, и вывести из строя шахты.
Часов в одиннадцать ночи Симферопольскому полку партизан было отдано распоряжение строиться. Бойцы, не знавшие, в чем дело, но почувствовавшие, что предстоит что-то важное… построились в две шеренги.
Я объяснил бойцам, какое значение имеют шахты для Врангеля, указал, что остановка добычи угля затруднит работу железных дорог и обострит топливный кризис в Крыму.
Двинулись повзводно, гуськом. Хрустели под ногами ветки. Тарахтели навьюченные на лошадей ведра — наша кухня. Постепенно удаляясь, исчезали теплые приветливые огни костров.
Впереди длинной живой лентой шла разведка с проводником — лесным объездчиком…»
Тут мы должны сказать: в этом отряде как раз и был Леша Прохоров; ну что же делать, если уж такой был у матроса характер: всюду ему хотелось присутствовать, везде побывать, во всем принять участие. Он, казалось, после встречи с Катей и Сашей весной этого года просто поставил себе такую цель: жить и действовать для истории; и если он временно, как сам считал, лишен возможности посылать полюбившимся ему девушкам для их дневника свои боевые донесения, то это сделается потом, зато будет о чем рассказать. Вот он с этой целью и напросился в поход к Бешуйским копям, заранее посчитав это историческим событием.
Итак, ночь, темно — хоть глаз выколи. Потихоньку, стараясь не шуметь, движется отряд партизан по горной тропе.
«По мере приближения к шахтам, — рассказывает Мокроусов, — говор и шум стихали. Когда голова колонны вышла на проезжую дорогу, спереди по цепи передали: «Тише! Не курить!..»
Шахты были уже близко. Обозу отдали распоряжение остановиться. Вокруг царила тишина, изредка нарушаемая криком ночной птицы.
Вдруг в нескольких шагах от передового разведчика Луки, храброго, спокойного человека, раздался окрик часового:
— Кто идет?
Ни звука. Только эхо откликнулось. Часовой выстрелил. В ответ ему громко раздалось дружное «ура».
Мимо меня побежали вперед, щелкая затворами, партизаны. Затрещал пулемет, один, другой. Перебивая их стройное «та-та-та», захлопали ружья. Где-то недалеко ухнула ручная граната.
Я в темноте наткнулся на кучу серого угля. Осмотрелся — около меня стояли вагонетки с углем, а рядом — пузатый барабан, перепоясанный стальным тросом.
Стрельба умолкла.
— Сдавайся, белогвардейская сволочь! — послышалось слева.
— Пошел к черту, босяк! — раздалась в ответ площадная ругань…
Был отдан приказ прекратить стрельбу и залечь… Зная, что у каждой шахты где-либо недалеко от ствола или штольни должен храниться динамит, я с несколькими товарищами пошел на поиски его.
Шагах в десяти от штольни из тьмы вырисовывались силуэты каких-то построек. В одной из них взломали двери. В землянке обнаружили груду наваленных в беспорядке лопат, ломов, кирок. В другой такой же землянке на стенах висело несколько новых ламп, толстые кольца бикфордова шнура, на полу в деревянных ящиках лежало пудов 25 гремучего студня, а в углублении, проделанном в земляной стене, стоял индуктор.
