объединялись в небольшие группы, готовя по очереди или прибегая к помощи дам. Мясо жарили над костром на шомполах, но чаще варили. Соль с успехом заменяли порохом. В похлёбку крошили галеты, чёрствый хлеб и всё, что имелось в наличии: рис, бобы и т. д. и т. п. Выходило густое варево, именовавшееся «stirabout», что приблизительно можно перевести, как «болтушка».
Овощи, необходимые для профилактики цинги, покупались у маркитантов за наличные. Маркитанты, надо заметить, не были приблудными коробейниками. Полк заключал договор с купцом, и тот прикомандировывал своих торговых агентов к каждой роте.
Табак в солдатский паёк не входил, однако он был дёшев, и дымили все подряд: и женщины, и мужчины. В дождь трубка курилась чашечкой вниз. Способ назывался «смолить подбородок».
Меню английского солдата может показаться по нашим меркам скудным, но всё познаётся в сравнении: у французов дела обстояли ещё хуже. Замедляющие армию хвосты обозов Наполеон, одержимый идеей мобильности войск, рубил беспощадно. Соответственно, пропитание французского вояки было головной болью самого французского вояки. Полки высылали фуражные команды, которые, так сказать, «добывали» продукты у местного населения, то есть, попросту грабили. Централизованно выдавался лишь хлеб, выпеченный зачастую из реквизированной опять же у местного населения муки.
Метод, великолепно работавший в Центральной Европе, в России вышел Наполеону боком. Сила французской армии была в подвижности, а подвижность обеспечивалась грабежом. Барклай де Толли и Кутузов обратили силу наполеоновской орды против неё самой, серией сражений принудив отступать по Старой Смоленской дороге, той самой, по которой захватчики пришли, и где грабить было больше нечего. Не «генерал Мороз» разбил Наполеона в 1812 году. Первые заморозки ударили в конце октября, к тому времени от полумиллионной Великой армии уже мало что осталось.
Наказания были не слишком разнообразны. За мятеж, мародёрство и переход к врагу полагалась казнь. За прегрешения помельче могли перевести в Королевский Африканский корпус или приговорить к каторжным работам. Однако чаще всего провинившихся пороли. По уставу обнажённого по пояс приговорённого привязывали к составленным в козлы сержантским эспонтонам и наносили по спине удары плетьми. Количество ударов редко превышало 1200, но 300-700 никого не удивляли. Полковой хирург мог прервать экзекуцию, если считал, что жизнь наказуемого в опасности. Тогда бедолагу снимали, лечили, но по выздоровлении он получал прочие причитающиеся ему удары.
За период войны на Пиренейском полуострове лишь одного командира отстранили от должности за часто и незаконно назначаемые телесные наказания: в 1813 году подполковника Арчделла сняли с поста командира 1-го батальона 40-го полка, но добряк-подполковник, видимо, просто попал начальству под горячую руку, так как исключением не был. В 10-м «гусарском», например, с 20 февраля по 26 июня 1813 года за 136 провинностей (63 из них пьянство) было назначено 38900 плетей, впрочем, исполнено 21555.
Телесные наказания отменили в английской армии только в 1881 году.
Мундир английского солдата был далёк от образцов формы, утверждённых в 1802 году. Во-первых, пошив формы заказывался частным производителям командирами полков (им потом расходы возмещала казна), а уж они-то порой изощрялись, как могли, особенно стараясь в отношении мундиров фланговых рот и музыкантов. Офицеры, кстати, шили форму себе за свой счёт, им казна ничего не возмещала. Во-вторых, вносила свои коррективы война. Дадим слово ветеранам. Греттен, 88-й полк: «… Его [Веллингтона] не заботило, какие штаны на наших солдатах: чёрные, серые или синие, лишь бы подсумки были полны. Мы могли напяливать на себя, что угодно… Нельзя было найти двух офицеров, одетых одинаково. Шинели серые с галунами, коричневатые, серо-голубые…» Росс-Льювин, 32-й полк, 1814 год: «… Никто не угадал бы, каков первоначальный цвет нашей униформы, столько на ней было заплат из разных тканей…» Джордж Вуд, 82-й полк: «… Кивер, служивший мне и подушкой, и ночным колпаком, давно потерял форму. Борода у меня отросла, глаза и щёки запали. Измученное хворями тело покрывала многомесячная короста. Настроение было – хоть в петлю. Ботинки просили каши, сабля заржавела от сырости. Ремень облез и стал коричневым, мундир каким угодно, только не красным. Всё было влажным и грязным до последней степени…»
Выкладка пехотинца в походе достигала 35 кг. На первый взгляд, немного, но стоит учесть, что её приходилось тащить по разбитым и раскисшим просёлкам в дырявых ботинках и тонкой шинельке, а ночевать под открытым небом. К тому же распределён вес был неравномерно. Фляга, сухарная сумка и штык на левом боку в какой-то мере уравновешивались патронной сумой и мушкетом с другой, но и перекрещивающиеся
