не пошел в Сент-Мунго и вот же! Именно сегодня отец пришел в себя. Я так хотел быть первым, кого он увидит, когда откроет глаза. Неудивительно, что он обиделся. Появился в нашей гостиной из камина, накричал на всех. Прямо, как будто не было этих восьми месяцев. Все такой же желчный, решительный и острый на язык. Такой же строгий, но у меня такое чувство, что он действительно на меня обиделся и обиделся всерьез. Надо что-то делать, первым делом естественно порадовать Мелани.
* * *
Он мне осточертел! Надо же, и ведь хватает наглости приходить ко мне с вопросами. Нашел себе справочное бюро! Велел ему убираться и больше в мой кабинет без вызова не являться, даже если у школы крыша рухнет. Мне его мерзкая физиономия поперек горла! Нечего ходить за мной хвостом и изображать брошенного щенка! Хватит, я больше себя дурачить не дам.
Вообще тут все с ног на голову повернулось! Студенты вконец офонарели! Да где это видано, чтоб гриффиндорцы смотрели мне в рот и демонстрировали предупредительность. Они всегда были хамами, каких свет не видывал. Даже если обороты речи вежливы, тон такой, что все сразу делается ясно. А сейчас прямо паиньки! Трелони на меня влюбленными глазами смотрит, кобыла бешеная. Кошмар какой-то. А Флитвик наоборот сменил сочувственное выражение лица на какое-то непонятное мне презрение. Словно я спер у него на глазах со стола серебряную ложку и не потрудился даже скрыть это как следует. Бред какой-то! Они все тут коллективно спятили.
Сидит. Мерзавец! И за стол-то уселся с самого края, чтоб глаза мне мозолить. Чувство такое, будто все внутри драконьей желчью полито. Каждый взгляд на эту русую уткнувшуюся в книгу голову словно в узел все внутри стягивает. Я ненавижу его. Ненавижу и презираю! Нена…кого я обманываю? Я люблю его. Своего сына, которому я не нужен так же, как был не нужен своему отцу. Я хочу чтоб он снова обнял меня как тогда, на Рождество. Снова сказал: «Папа». Кого я обманываю? Я не могу прекратить смотреть на него, хотя каждая его неискренняя улыбка вызывает во мне волну боли и бешенства. Может, усыновить его? Наплевать, что для него я ничего не значу. Какую-то выгоду представляю, раз он снова пытается втереться ко мне в доверие, значит он будет рядом. Не важно какой ценой. Ему придется позволять мне называть его Дик, придется терпеть мою заботу, даже если он в ней не нуждается. Нет! Я не выдержу этого, однажды я кого-нибудь из нас убью, и самое печальное, что это будет не самоубийство. Я слишком хочу выжить. Зачем только я очнулся? Ради чего? Минерва нашла бы замену Слагхорну почти моментально! Мне незачем жить, это ясно даже Лонгботтому. Меня здесь ничего не держит. Почему я не сломался тогда, на башне? Почему эта веревка оборвалась сейчас, а не тогда? Веревка, привязавшая меня к жизни. Тогда она была такой крепкой, а сейчас я вижу, что все это время тешил себя глупыми иллюзиями. Наверное есть такой сорт людей, которые все время ошибаются, и я в их числе. Я никогда не привыкну окончательно к мысли, что никому не нужен. Я постоянно буду наподобие забытой на даче собаки скулить и вилять хвостом на каждый случайный звук. Вдруг это вернулись они. Те, кому нет до меня никакого дела. Которые бросили меня подыхать с голоду на цепи, чтоб не увязался следом. Как же мне тошно от этого. Как тошно. Хорошо хоть, что с виду я остаюсь достаточно неприступным. Всегда можно изобразить кривую ухмылку и наорать. Сделать вид, что все по-старому. Да хватит, Северус! Радоваться надо! У тебя куча времени на исследования, твое клеймо больше никогда не заболит, а сопляк… а сопляк рано или поздно свое получит. Предательство никогда никому не сходило с рук. Кому и знать, как не тебе. Тем более такое предательство.
* * *
Отец возненавидел меня. Это не просто обида. Он не хочет мне верить. Даже в самом начале нашего общения он не был так холоден и раздражителен. Он гонит меня прочь, стоит мне подойти хоть немного ближе трех метров. Словно какой-то барьер с сигнализацией. Он чувствует, даже если я неслышно подхожу сзади, немедленно оборачивается и приказывает убираться. Он запретил приходить к нему в кабинет, а во время обеда периодически буравит меня глазами и в этом взгляде море неприязни.
К тому же он осунулся, побледнел, у него совсем больной вид. Это все так больно. И я ничего не понимаю.
* * *
Подслушал разговор между мадам МакГонагалл и профессором Флитвиком. Запишу сюда все, что помню.
- Минерва, вы заметили, что происходит с Северусом?
- Он плохо выглядит. Должно быть устает. Он, конечно, железный, но все-таки восемь месяцев в Мунго…
- Мне он не кажется железным, Минерва. Во время войны - да. А вот сейчас…с ним что-то не так. Он по-моему жить не хочет.
- Ну, Северус никогда не был особенно жизнерадостным человеком. Я его со школы помню.
- Я тоже, Минерва. Но тогда он больше был привязан к жизни. И во время войны. А сейчас ему словно незачем. Он живет по привычке. Потому что для того чтоб умереть надо приложить усилия, а у него нет стимула к тому, чтоб их приложить.
- А ведь вы, пожалуй, правы, Филиус. И что-то произошло с мистером Мелори. Северус спросил о нем еще в Мунго. А теперь не смотрит в его сторону и огрызается даже если при нем просто упомянуть его имя.
- Странно. Мальчик так его любит. Он говорил мне, что Северус заменил ему отца, а теперь…
- Да, мне тоже показалось. И ведь их столько связывает, в конце концов именно мистер Мелори прятал у себя Северуса, когда он был вне закона. Он мог бы быть хотя бы благодарным.
- Это неправильно, Минерва. Во всем этом есть что-то неправильное. Северус словно все видит как-то не так. Он ничего не говорит, но взгляд у него довольно выразительный. Он стал с ужасом смотреть на Сибиллу и старается во время трапез отсесть от неё как можно дальше, а на меня периодически глядит с таким возмущением, словно я возвожу на него какой-то поклеп.
- Колдомедики говорят, он был проклят, и они не знают как. Каким заклятьем.
- Что ж, если это была черная магия, то только сам Северус в ней что-то понимает.
- Что будем делать, Филиус?
- Не знаю, Минерва. В наших силах только сообщить колдомедикам.
- Я расскажу им.
Если колдомедики уже тогда не знали, как проклят папа, то теперь тем более не разберутся. Это мое дело. Я знаю, как опасна темная магия, но будь я проклят, если позволю моему отцу зачахнуть от сознания собственной ненужности. Я-то прекрасно понимаю, что это такое. Во время войны он был незаменим, единственный шпион в стане Волдеморта. А сейчас он просто учитель зельеделия. Он не понимает, что он лучший в мире учитель зельеделия. И уж тем более не понимает, что он единственный на всем свете папа. Для меня, по крайней мере. Хорошо, что я их услышал, а-то долго бы гадал, что с папой творится. Не знал, что бывают такие проклятья.
* * *
- Ну что ж, мистер Снейп. Физическое здоровье у вас в норме, но вот ваше отношение к миру… То, что рассказали нам ваши коллеги, позволяет предположить, что ваше восприятие проклято каким-то замысловатым образом.
- Бред. Я чувствую себя как обычно. Ничего не изменилось.
- Вы не заметили, что ваши коллеги изменили свое отношение к вам?
Заметил, а как же. Ведут себя будто стадо кретинов. Собственно это и есть стадо кретинов, но до сего года они довольно удачно симулировали вменяемость. Так что по сути ничего не изменилось.
- Нет, все как обычно. Никаких изменений я не заметил.
- Что ж. Не смею задерживать, мистер Снейп.
- Долго мне к вам еще ходить? Я не вижу в этом нималейшего смысла. Сами видите, лечить меня не от чего.
- Вы смотрели на себя в зеркало, мистер Снейп?
- По-моему я нормально выбрит, вы не находите? Разумеется я вижу себя в зеркале ежеутренне.
- Вы бледны.
- Я никогда в жизни не отличался здоровым румянцем. На моих щеках красные пятна являются предупреждением, что если тот, кто их видит, немедленно не уберется вон, то в следующую секунду он
