господином.
Следующий эпизод борьбы ордена и епископов до конца неясен. 22 декабря 1525 года был арестован архиепископ Блакенфельд. Его обвинили… в подготовке унии о воссоединении церквей с православной Московией, в заключении тайного союза с Василием III! Поводом, судя по всему, послужила действительная помощь Блакенфельда послам папы, которые в очередной раз везли к Василию III предложение католической унии. Однако магистр почему-то усмотрел в этих переговорах угрозу независимости Ливонии. Вольмарский ландтаг 1526 года Бланкенфельда оправдал, но при этом провел постановление, что отныне все ливонские епископы должны присягать на верность магистру как своему сеньору. Таким образом, рыцарство одержало победу над церковью. Правда, только одно поколение нобилей сумело ею воспользоваться.
Таким образом, пока рыцарство и церковь с увлечением выясняли отношения, эпицентр русско- ливонских контактов сосредоточился в городах, в сфере торговли. Здесь также были конфликты. Например, в 1525 году ивангородский наместник князь В. И. Оболенский писал в Ревель, что ивангородцам, новгородцам и псковичам чинятся немалые притеснения и обиды, им не дают подводы и погреба, сажают в темницы без суда, мешают торговым сделкам, грабят имущество, в том числе на море, по отношению к ним не выполняют договорных обязательств и даже самого посла, который привез в Ревель эту грамоту с претензиями, «лаяли и каменьем шибали».
В источниках есть очень колоритное описание ревельской тюрьмы: «…теснота, господине, такова — друг на друге лежим, а из задка, господине, идет, воняет, от неволи человеку ести, кое з голоду не хотят умереть. А свету, господине, также мало: одно, господине, окно, и то перебито в две ряд железом, а окно, господине, невелико, а хоромина, господине, посадники ново зделана, ино, господине, дух тяжел, ино с тоски нам пропасть»[257].
Но несмотря на перспективу понюхать «задок» (то есть отхожее место) ревельской тюрьмы, русские купцы упрямо ехали в Прибалтику. Равно как и ливонские — в Россию. Экономические интересы преодолевали все политические препоны. Содержание же межгосударственных договоренностей между русской и ливонской сторонами, в том числе по торговой части, оставалось неизменным много лет. Договоры перезаключались в 1521, 1531 и 1535 годах[258].
A. Л. Хорошкевич справедливо заметила, что, несмотря на все запреты и конъюнктуры, всегда существовала контрабандная международная торговля Прибалтики и России. Хотя, по ее мнению, после 1514 года из-за мероприятий центральной власти позиции Новгорода и Пскова в ливонской торговле существенно ослабли. Зато стала расти роль Ивангорода — в 1514 году местный наместник запретил новгородским и псковским купцам ездить в Ригу. Он рассчитывал, что Иван-город тогда станет перевалочным центром торговли с Ливонией. Однако новгородские и псковские купцы поехали напрямую в Ригу и Дерпт. Тогда наместник в 1515 году ограничил возможности торговцев Нарвы: теперь они могли покупать русские товары только в Ивангороде. Отныне новгородцы и псковичи не могли везти свои товары в Нарву, им приходилось проезжать в другие ливонские торговые центры [259]. Это привело к быстрому распространению русских купцов по всей Ливонии, в том числе и в малых городах. Они торговали везде, несмотря на серьезный риск для жизни — бывало, что негоциант с товаром бесследно исчезал на территории Ливонии. После 1535 года ливонцы пытались запретить сухопутные перемещения из Ивангорода в Ревель, что било по карману русских купцов (им приходилось нанимать ливонских корабельщиков) и вызывало их активные протесты.
Поруки и присяги
Неспокойно было на душе великого князя. Ему перевалило за пятьдесят. По меркам того времени, когда большинство населения с трудом преодолевало рубеж в тридцать лет, он мог считать себя долгожителем. Но было ясно, что рассчитывать на милость Бога с каждым годом все труднее. А ведь для того, чтобы поставить сына Ивана на ноги, требовались еще как минимум лет пятнадцать-двадцать…
Возможно, с этими эмоциями связаны довольно нервные действия Василия III в отношении знати в последние годы. Он пытался связать ее, а заодно население, паутиной клятв верности, поручительствами и обязательствами. Поведение великого князя выглядит немного наивным — уж кто-кто, а он сам должен был помнить, что клятвы еще никого никогда не останавливали. Самого Василия III не сдерживали точно, вспомним печальную судьбу Василия Шемячича да и другие эпизоды. Да вот поди ж ты… Государь хватался за соломинку, и своим давлением на аристократию добивался обратного эффекта: он только раздувал скептическое отношение к своей семье и к перспективам вокняжения Ивана Васильевича.
В 1527 году из заточения был выпущен князь Михаил Глинский. Это казалось бы радостное событие обернулось головной болью для множества народа. Василий III ввел систему двухстепенного поручительства. Князья Д. Ф. Бельский, В. В. Шуйский и Б. И. Горбатый ручались, что Глинский не сбежит. А еще 47 княжат, бояр и детей боярских должны были этому триумвирату пять тысяч рублей в случае, если побег состоится. Когда за тобой следят 50 человек, которые будут иметь колоссальные неприятности в случае твоего побега, — сбежать действительно невозможно. При малейших подозрительных действиях доносчики к трону Василия III в очередь встанут…
Помимо поручительств, Василий III стремился, насколько мог, ослабить позиции своих удельных братьев, от которых и исходила главная опасность наследнику. Он преследовал аристократов, желавших перейти на службу к Юрию Дмитровскому и Андрею Старицкому. В 1528 году в опалу попали А. М. и И. М. Шуйские за попытку отъезда к Юрию. Это были два молодых человека, которым оказалось неохота ждать при дворе Василия III, пока перемрут старшие представители рода и освободят для них приличные места. Вот они и захотели возвыситься сразу, при менее престижном дворе, зато с бблыиими перспективами карьерного роста. Однако этот службистский мотив Василий III не оценил. Братьев Шуйских арестовали, заковали в кандалы и разослали «по городам». На свободу они выйдут уже после смерти Василия III[260].
Как водится, 28 князей и детей боярских «добровольно-принудительно» выступили поручителями по Шуйским. Если последние сбегут из-под замка, то они платят две тысячи рублей. А непосредственно за Шуйских отвечали два главных поручителя — Б. И. Горбатый и П. Я. Захарьин.
В 1529 году присяга на верность была взята с князя Ф. М. Мстиславского. Его обвинили в намерении сбежать в Литву и заставили дать клятву. Подобные присяги с 1474 года практиковал еще Иван III, а затем и Василий III: в 1522 году крестоцелование принесли В. В. Шуйский и Д. Ф. Бельский, в 1524-м — И. Ф. Бельский, в 1525-м — И. М. Воротынский. Как и следовало ожидать, клятвы не помогали: в 1531 году Мстиславский был схвачен при попытке бегства где-то под Можайском. С высоты нашего времени трудно судить, в самом ли деле он хотел бежать или эпизод сфабриковали. Так или иначе, были следствие, обвинение и повторная присяга на верность — уже Василию III и его сыну Ивану одновременно.
15 августа 1531 года Василий III привел к присяге на верность Москве, Елене Глинской и великому князю Ивану Васильевичу целый город — Великий Новгород. С ним у государя были связаны воспоминания великокняжеской юности — при Иване III он короткое время был «князем новгородским». И теперь первым городом, присягнувшим его сыну, также оказывался Новгород. В честь этого события в кремле на берегу Волхова возвели деревянную церковь Успения, что подчеркивало значимость события — Богородица считалась покровительницей Руси и ее правителей.
24 августа 1531 года Василий III перезаключил прежние соглашения 1504 года с удельными братьями, Юрием и Андреем. В них был внесен только один новый пункт — о присяге на верность княжичу Ивану и признании именно его наследником престола. Братья присягнули великокняжескому младенцу. Принято считать, что они его ненавидели с пеленок, видели в нем источник зла, конкурента, соперника, отобравшего последний шанс на восшествие на трон всея Руси. Во всяком случае, через несколько лет Елена Глинская уничтожит страшной смертью и Юрия, и Андрея как раз по обвинению в попытке узурпации власти, государственной измене, неподчинении малолетнему государю.
В отношении Юрия больше оснований подозревать жажду власти. Во всяком случае, он продемонстрировал ее во время болезни и смерти Василия III, почему его арестуют почти сразу же после кончины государя. А вот Андрей Старицкий выглядит жертвой обстоятельств. Он подвергнется гонениям
