Хорошие солдаты

не хотел. Ни солдаты. Ни иракцы. Ни даже сам Каммингз. Поэтому день проходил за днем, Боб плавал, солдаты расчищали другие участки фабричной территории и время от времени поднимали крышку. То черепа не видно — погрузился в жижу. То опять плавает. Однажды у кого-то возникла мысль, что в отстойнике могут быть и другие трупы, что Боб всего-навсего верхний.

Крышку моментально закрыли.

Наконец Каммингз решил взглянуть своими глазами.

От ПОБ до фабрики было всего миль пять, но все равно поездка была не таким простым делом. На случай засады требовалось составить боевой план. Пять «хамви», две дюжины солдат, переводчик. Бронежилеты, беруши, очки для защиты глаз — и колонна отправилась. Мимо новых мусорных куч, где могли быть спрятаны мины, по грунтовой дороге, под полотном которой могли быть зарыты мины, — а в конце концов и мимо настоящей мины, незамеченной и сработавшей.

Она взорвалась сразу после того, как проехал последний «хамви». Никаких повреждений, только хлопок и дым, так что колонна двинулась дальше. Миновали дохлого буйвола, лежащего на спине и сильно раздувшегося, — еще одна штука в этой части Багдада, готовая взорваться, — и наконец остановились у желтоватого здания с порванной железной крышей, гремевшей на ветру.

— Макаронная фабрика, — сказал Каммингз, и вскоре они с капитаном Джеффом Джагером, командиром второй роты, уже стояли перед отстойником.

— Я думаю, надо вот что сделать… Ничего себе, — промолвил Каммингз, не имея теперь, когда он увидел Боба своими глазами, ни малейшего понятия, что же надо сделать.

— Вычистить тут надо все, вот что я думаю, — сказал Джагер. — Выкачать все дерьмо и навести порядок. Первый шаг — убрать дерьмо, второй шаг — найти кого-то, кто спустится туда и поднимет его. Это будет стоить денег.

— Да, — согласился Каммингз, знавший правила расходования денег, которые не предусматривали затрат на извлечение мертвого иракца из канализационного отстойника на заброшенной макаронной фабрике.

— Нам не по себе будет, если придется жить в здании, где в отстойнике плавает труп, — сказал Джагер. Взяв длинную металлическую трубу, он помешал жижу. Череп скрылся из виду.

— Кто-то над ним так сильно надругался, как только можно надругаться над человеком, — промолвил Каммингз. Череп тем временем снова всплыл. — И нет такого учебника, чтобы взять, открыть и там было сказано: убирать трупы из отстойников надо так-то и так-то.

Джагер еще раз помешал содержимое ямы.

— Я подрядчика сюда привозил, он тут все готов сделать, но этим заниматься не хочет ни в какую, — сказал он. — Я его спросил, за сколько он возьмется его убрать, а он мне говорит: «Ни за какие деньги».

— Если бы это был американский солдат, тогда конечно. Мы бы мигом тогда, — сказал Каммингз.

— Мы бы сами спустились и достали его, — подтвердил Джагер. — Но…

— Но как я могу приказать солдату залезть туда и поднять его? — закончил Каммингз, и после того, как Джагер вернул крышку на место, они пошли осматривать фабрику.

Разруха на ней была страшная — потрескавшиеся стены, кучи сломанного оборудования, — и представить себе, что тут могут поселиться сто двадцать солдат, было трудно. Но Джагер уверял Каммингза, что это возможно и необходимо.

— Мы знаем, что у боевиков была здесь база, — сказал он. — Есть данные, что они тут пытали и убивали людей. — Боб тому свидетельство, заметил он и добавил: — Соседи говорят, что слышали крики и звуки избиений.

Они вышли из фабричных ворот на улицу и в сопровождении нескольких солдат двинулись вдоль периметра. Фабрику окружал массивный цементный забор, но по соображениям безопасности нужны были еще взрывозащитные стены вдвое большей высоты и спирали колюще-режущей проволоки.

Завернув за угол, Каммингз увидел саманную хижину, построенную так близко от фабричного забора, что она должна была оказаться внутри взрывозащитных стен. Во дворике висело сохнущее белье, значит, кто-то здесь жил, и, войдя в калитку, Каммингз направился к мужчине, которого при виде солдат заметно затрясло от страха.

Через переводчика Каммингз стал ему объяснять, почему он здесь; в помещении фабрики, сказал он, будут жить американские солдаты, и для их безопасности придется построить очень высокий забор, внутри которого, к сожалению, окажется и его дом, но будет сделана калитка…

— Я уйду, — сказал мужчина по-арабски, перебив Каммингза.

— Не надо, — возразил Каммингз и попросил переводчика втолковать ему, что никто его не гонит, просто надо будет построить забор…

— Я уйду, — повторил трясущийся мужчина и, возбуждаясь, доходя до неистовства, стал объяснять, что только потому занял этот клочок земли, что боевики выгнали его с семьей из его собственного дома, что он не хотел сделать ничего плохого, что идти ему отсюда некуда, что это временное жилье — единственное, что у него осталось… и только теперь, услышав наконец переводчика, говорившего одновременно с ним, запнулся и спросил:

— Мне не надо уходить?

— Нет, — сказал Каммингз. — Я…

— Мне не надо уходить? — переспросил мужчина, и в этот момент из лачуги начали появляться другие ее обитатели. Дети — один оборванный ребенок за другим. Озабоченная, удрученная старуха. Еще дети, окружившие Каммингза и его солдат, и наконец беременная женщина, которая, нервно стоя в дверях, слушала, как муж говорил: — Спасибо вам, что спасаете нас, спасибо, что защищаете нас забором, спасибо, что разрешаете нам остаться.

— На здоровье, — отозвался Каммингз, пожимая ему руку, — и спасибо вам, что пускаете нас.

Мужчина улыбнулся, старуха улыбнулась, женщина в дверях улыбнулась, и час спустя, по пути обратно на базу, Каммингз все еще переживал этот трогательный момент благодарности. Доброты в этой стране тоже много, сказал он, и теперь ему тем более хотелось похоронить Боба по-человечески.

— А кто-нибудь, я надеюсь, потом с моим телом так же поступит. И с телом любого человека. Иначе какие же мы люди? — сказал он.

Но как проявить человечность в этих обстоятельствах? Он еще не нашел ответа на этот вопрос к следующему утру, когда ему позвонил Джагер, только что получивший донесение.

Выслушав его, Каммингз дал отбой. Он выглядел ошеломленным. Пошел искать Козларича.

— Сэр, макаронная фабрика уничтожена, — сообщил он ему.

Согласно донесению, после ухода солдат на фабрике появилась дюжина вооруженных людей в масках. Некоторые из них несли взрывчатку, и взрыв, который они устроили, был мощным.

— Ее больше нет, — сказал Каммингз про фабрику.

Хотя, возможно, это было и не так. Первоначальные донесения часто оказывались ошибочными. Требовалось подтверждение.

Но в Ираке, как и везде, бывают особенно трудные дни. В Камалии в тот день не было солдат, а воздушная разведка была невозможна из-за сильного ветра и пыли.

Потом, ближе к концу дня, пилот высоко пролетавшего истребителя сообщил, что фабрика и правда, похоже, сильно разрушена.

Насколько сильно, было неясно. Пилот не сказал. Каммингз не знал.

А хижина?

— Не знаю.

А благодарный человек?

Он покачал головой.

А старуха? А беременная женщина? А дюжина детишек?

Он покачал головой.

Что он знал — это что проблема Боба была решена.

— Ненавижу эту страну, — сказал он.

Четыре дня спустя поздним утром, когда первый сержант Уильям Заппа стоял на улице в Камалии,