жареного хлеба, посыпанный солью и майораном и пропитанный оливковым маслом — «с этого дерева», и я съел его, стоя в дупле. Так я получил благословение от дерева. Мы вернулись в дом в отличном настроении.
Вода для пасты была готова, и наступила очередь макарон, разумеется, домашнего изготовления, похожих на мокрое белье, вязких и дряблых. Вода вовсю бурлила. На часах было без пятнадцати час. Немного позднее мы уселись за стол, и на пластиковых тарелках нам подали пасту с рагу — телятиной, Маттео, — посыпанную соленой рикоттой из коровьего молока. Никакого тертого пармезана здесь нет. Видите ли, Маттео, в Неброди очень много коров. У нас есть и козы, и овцы, но в основном рикотту здесь делают из коровьего молока. Она более ароматная. Мне показалось, что рикотта не только более душистая, но что у нее и вкус мягче, чем у пармезана. И подумал, а съем ка я вторую порцию, хоть мне было и страшновато: ведь неизвестно же, сколько еще блюд предстоит попробовать.
Но макароны были такие вкусные и так легко проскальзывали в желудок! Устоять невозможно!
Расправившись с макаронами, мы принялись за кушанья, которые уже стояли на столе, когда я приехал, и которые я назвал бы «постпаста». Я заметил, что все брали очень немного: ложечку пепперони и картофеля, несколько кружочков колбасок и баклажан, поджаренных на гриле. И никто не пил много вина, ограничивались несколькими глотками из пластикового стакана. Но, по мере того как тарелки пустели, на них снова что-нибудь появлялось. Не было никакой спешки, никакой суеты. Не спешите, Маттео. Расслабьтесь. И я расслаблялся.
Время от времени дети убегали из дома поиграть, потом возвращались на «дозаправку», а их родители все разговаривали и разговаривали. Чем больше они ели, тем больше говорили, сопровождая свою речь жестами, столь же выразительными, как и их голоса. Едва ли за целый день была хоть минута, когда один, два, три голоса не вовлекались в хор, не менее «оперный», но гораздо менее драматичный, чем стволы оливковых деревьев в саду. Глядя на них, легко можно было понять, почему итальянский язык стал главным языком оперы. Дуэты, трио, квартеты — все это привычная для итальянцев форма общения.
Только ни Нато, ни Мелина, ни Энцо, ни Габриэлла, ни Франко, конечно же, не говорили по- итальянски. Они вели беседу на сицилийском, и в их речи было столько шипящих звуков, проглоченных гласных и диалектизмов, что я нередко терялся. Каждый раз они останавливались и терпеливо и доброжелательно объясняли мне, о чем только что сказали, прежде чем снова затеять какую-нибудь дискуссию или пуститься в воспоминания, которые их объединяли. Они хохотали и смеялись, а я просто наслаждался этим пиршеством.
В том, что касалось разговоров, не было никакой дискриминации и никакой иерархии. Всех ораторов выслушивали с одинаковым взиманием и засыпали вопросами. Когда же дело доходил до еды, в ход вступало традиционное разделение труда. Мужчины следили за костром. Женщины готовили и мыл посуду. Попытавшись помочь собрать тарелки, после того как было съедено одно блюдо, я получил вежливый, но решительный отказ. Мужчины посмотрели на меня так, как смотрят на человека, позволившего себя сомнительную шутку во время обеда в Ротари-клубе[63]. Позднее я поинтересовался, чем занимаются женщину. Мой вопрос вызвал дружный хохот.
— Мы работаем дома, w за всех ответила Розалия, — и нам приходится гораздо Труднее, чем мужчинам у себя на службе.
Мелина добавила, что на Сицилии высокий уровень безработицы. Они живут в бедной провинции, где даже многие мужчины не могут найти занятие, что уж говорить о женщинах?
— Как бы там ни было, — заключила она, — мы не жалеем об этом. Кто-то ж должен заботиться о детях и готовить еду.
Интересно, как были восприняты в Англии эти отнюдь не современные взгляды.
Тем временем пришла Пора второго блюда с пастой — тальятелле с соусом из конских бобов, обильным, густым, мягким и имеющим вкус орехов. И очень сытным. Несмотря на это, Франко ел без остановки. Он не был толстым. Он производил впечатление крепкого и сильного мужчины, но, не переставая, ел с самого начала застолья: еще немного цикория, еще одна ложечка цуккини, еще кусочек колбасы, вторая порция лагаци.
Я был потрясен. Вот это настоящий едок! Рядом с ним я чувствовал себя дилетантом. Он продолжал поглощать разную другую еду и тогда, когда мы перешли к жареным каштанам и грецким орехам, и на его тарелке появились горы скорлупы.
Мне всегда казалось, что поедание каштанов — коллективное занятие. Это своеобразный ритуал: ты разбиваешь скорлупу, снимаешь ее и осторожно вынимаешь слегка обуглившуюся, желтоватую, хрупкую сердцевину. Оказалось, однако, что в Неброди каштаны — предмет дискуссий.
— Каштаны — они и есть каштаны, — удивлялся я.
Нет, нет. Есть каштаны разных сортов, и те, что растут вокруг Петино, лучше тех, что растут вокруг Тузы.
— Я видел много каштанов вокруг Сан-Джузеппе-Ято. — Мои слова прозвучали как возражение.
— Даже каштаны Тузы лучше тех, что растут вокруг Сан-Джузеппе-Ято, — закричали они.
К грецким орехам были поданы яблоки. Они называли их на сицилийском диалекте puma (версия французского словаротте — яблоко). И я произнес монолог в защиту английских яблок и сказал, что там, где я живу, в Глостершире, выращивают девяносто разных сортов. Мои слова произвели на них впечатление, но были восприняты с некоторым недоверием, а мне стало неловко: можно было подумать, будто я считаю, что их яблоки хуже английских, что прозвучало бы крайне невежливо с моей стороны.
«Трапеза окончена», — подумал я с некоторым облегчением, когда ореховая скорлупа и огрызки яблок были убраны со стола, но ошибся. Подали бледную миндальную выпечку, испеченную при очень низкой температуре. Фирменное блюдо Мистретты[64], как похвалился Нато. И к ним другие миндальные кондитерские изделия. А также холодный молочный десерт.
— Из цельного молока, — объяснила Розалия, приготовившая его. — Снятое молоко слишком водянисто.
Мне показалось, что в этот десерт добавлены кукурузная мука или, возможно, аррорут[65] и лимонная цедра. Сверху он был посыпан корицей. В этот момент я почувствовал, что мне необходим перерыв, и отправился в оливковую рощу, оставив хозяев за столом.
Проснувшись минут через двадцать, я увидел над своей головой солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву, и услышал голоса, которые то взлетали вверх, то падали, и оживленный смех. Вернувшись в дом, я обнаружил пополнение: приехали друзья хозяев дома, Николо и Мария Оливна с дочерью, и энергично принялись уничтожать то, что осталось.
Ровно в пять сорок я с удивлением увидел Франко, выгребавшего на землю тлеющие угли, Нато, который чистил гриль сорванным с одного из множества деревьев и разрезанным пополам лимоном, и два больших мешка с кусками баранины.
— Castrato (кастрированный барашек), Маттео.
Баранину положили на один гриль, а на другой — километровую связку сосисок, скрученных в виде гигантского «колеса Катерины»[66]
.
Я побледнел. Неужели они каждый день так едят?!
— Нет, что вы! — успокоил Нато. — Только тогда, когда есть повод, когда собираются все вместе, как сегодня, три или четыре семьи.
Пока жарилось мясо, я поговорил с хозяином о его работе в качестве советника по вопросам сельского хозяйства. Его специальность — оливковые деревья. Хоть он и не производил впечатления сентиментального человека, его голос заметно потеплел, когда он заговорил о многовековых деревьях, об оливах Святой Агаты. Но он любил все, что росло в Неброди, и, казалось, не было такого месяца в году, когда не плодоносили какие-нибудь деревья.
— В этом месяце у нас есть яблоки, груши, хурма и гранаты. Скоро появятся апельсины и мандарины, за ними — вишня и мушмула. Потом дыни, персики и нектарины. И виноград.
И это только фрукты. Сейчас он занят тем, что собирает информацию обо всех сортах фруктов, которые растут в этом регионе, потому что одни уже исчезли, а другие сохранились лишь в виде маленьких посадок в отдельных местах.
— У нас разные микроклиматические условия и разные почвы, — пояснил Нато. — Одни хороши для
