одних сортов, другие — для других. Если мы потеряем какие-нибудь фрукты и овощи, они больше никогда не вернутся к нам, потому что вместе с ними будут потеряны и знания о том, как и почему они растут.
Он считает все аспекты жизни в Неброди взаимосвязанными и взаимозависимыми: ландшафт, то, что растет на нем, люди, которые это выращивают, их привычки и традиции.
— Мы ни в коем случае не должны этого терять. В отличие от других провинций Сицилии Неброди — небогатый регион. Здесь живут бедные люди. Фермеры едва сводят концы с концами. Кто-то же должен думать о них.
Мне трудно было соотнести его альтруистическую заботу с эгоистичной эксплуатацией природы и людей, столь очевидной в других местах, но я промолчал. Как сицилийцы могут так великодушно принимать иностранцев, проявлять такую заботу о своей кухне и друг о друге и в то же самое время терпеть неприкрытое варварство, продажность политиков и зверства преступного мира? И дело вовсе не в том, что сицилийцы инертны. У меня сложилось впечатление, что их жизнелюбие граничит с героизмом, что «счастье» и «удовольствие» для них не пустые слова и они готовы энергично и изобретательно бороться за них. Я попытался найти английские эквиваленты, но безуспешно.
Пока Нато говорил, он следил за мясом, лежавшим на гриле, получая массу советов от других мужчин, которые присутствовали при этом. Особенно старался Франко. Он точно знал, когда все будет готово и можно есть, и поэтому вернул на огонь максимум на одну минуту несколько кусков, прежде чем счел, что они достаточно прожарились.
Вечерний воздух был напоен роскошным запахом мяса, которое поджаривается на открытом огне, а я думал о том, смогу ли проглотить еще хотя бы крошечный кусочек. В шесть часов мы снова принялись заеду. Возможно, мы вообще не переставали есть. Сосиски были очень хороши, в меру соленые и в меру сладкие, а горьковатый цикорий придавал им необходимую пикантность. Баранина — Франко объяснил, что баран кастрирован, — оказалась мягкой, с заметным мускусным вкусом. Чтобы справиться с ней, мне понадобились две хурмы. А как насчет миндальной булочки? Вскоре на столе не осталось ни одной. Почему бы и нет? От переедания можно умереть лишь однажды! Пока не поздно, давайте по последней порции la crema! Не пропадать же добру!
Не приходится удивляться тому, что почти все было съедено, а то, что осталось, поделили между семьями вместе с большим количеством белых грибов, которые Франко утром принес из леса на противоположной стороне долины.
Потом пришло время прощаться. Было восемь часов. Все собрались в саду, обмениваясь поцелуями в щечку и рукопожатиями.
— Вы довольны сегодняшним днем?
— Не то слово! Это был чудесный, замечательный день! Просто чудо! Спасибо! Большое спасибо!
— Не за что. Главное, что вы остались довольны. Это самое важное.
На следующий день «Моника» была восстановлена в своем первозданном виде, притом совершенно бесплатно, благодаря Нато, который оправдывал свою фамилию: в переводе она означала «сладкая кровь». Скорее всего, задняя шина напоролась на осколок или какое-то колючее растение.
Вновь обретя способность двигаться, я рано утром выехал из Реитано, чтобы продолжить изучение Неброди. Я надеялся увидеть дикобразов, диких кошек и лесных куниц, которые, как мне сказали, процветают в этом регионе, а если повезет, то и белоголового сипа или, на худой конец, легендарных черных свиней Неброди, которые водятся в богатейших зарослях дуба, ясеня, бука, каменного дуба, пробкового дерева, клена и тиса. Я ехал в сторону Мистретты под ярким солнцем, в полном восторге от того, что оно снова греет меня. На телефонных проводах сидели перепелки, похожие на бусины ожерелья.
К тому времени, когда я приехал в Мистретту, родину вчерашних миндальных деликатесов, мой энтузиазм уже несколько поблек. Здесь было гораздо холоднее, чем в Реитано, который расположен ниже. Я пожалел, что мне нечем утеплиться, но, решив, что выживу и так, отправился осматривать этот маленький, но симпатичный город, время от времени натыкаясь на барочные ерундовины. В Мистретте мне встретилось много загорелых мужчин с крючковатыми носами, в матерчатых кепках с твердыми козырьками. Гаазами я насчитал и огромное количество мясных лавок. На одной лишь главной улице шесть штук, а уж в переулки я даже не заглядывал. Одна из причин, заставивших меня не задерживаться в Мистретте, заключалась в отношении ко мне местных жителей, которое не было таким приветливым, как мне хотелось бы. Они были весьма грубы, когда я спрашивал дорогу или обращался за помощью. Хватит, подумал я. Вперед, вперед, в Никозию!
Я давил на педали и поднимался все выше и выше в горы. Тучи на небе сгущались. Голый ландшафт насквозь продувался ветром, вокруг не было ничего, кроме скал, кормовых трав, зарослей утесника обыкновенного, ракитника и ежевики. «Чем не Эксмур[67]», — подумал я. Я проехал мимо грязных овец и стада коров с замшевыми кремовыми шкурами и огромными блестящими глазами. В поле паслись и какие-то странные лошади с круглыми носами. Наверное, это и есть те самые, которыми знаменит Неброди.
Сделав поворот, я увидел, что дорогу мне преграждает вереница ослов. Они удивились и остановились. Компанию им составляли несколько коров с колокольчиками на шеях, а также любознательные козы и четыре лошади. Их сопровождал краснолицый пожилой мужчина в матерчатой кепке с твердым козырьком. Он блаженно улыбнулся и пожелал мне хорошего дня.
— Откуда вы? — спросил он.
— Из Англии.
— Из Англии? — переспросил он, сморщив лоб.
Я не был уверен в том, что он знает, что такое Англия и где она находится.
— А откуда вы сейчас едете?
— Из Реитано.
Он снова улыбнулся и кивнул головой.
— Куда же вы направляетесь?
— В Капицци.
— В Капицци? Ах.
Он снова улыбнулся и кивнул.
— Пусть Бог пошлет вам удачу и приятное путешествие, — пожелал он мне напоследок и пошел дальше.
Он помог мне избавиться от того впечатления, которое произвели на меня жители Мистретты.
Небо по-прежнему укутывали тучи, и становилось еще холоднее. Не доезжая до Никозии, я свернул на проселочную дорогу, ведущую в Капицци. На земле цвета хаки не было никакой растительности, а вспаханные участки выделялись серо-коричневым цветом. Передо мной открывались изумительные виды, но, не освещенные солнцем, они теряли б
Я оборвал себя, сочтя песню слишком мрачной в данной ситуации, и запел «Мою дорогую Клементину», но быстро вспомнил, что она нашла смерть в бушующем океане, и переключился на «Прохудившееся ведро». Эта песня более соответствовала моему настроению, хотя к этому времени я уже спускался с гор.
На подъезде к Капицци было много леса. Я увидел почти обесцвеченные желтухой листья, золото тополей и огненно-красные всполохи кленов — искрящийся и мерцающий калейдоскоп, хотя моя способность реагировать на эту палитру оказалась сведена почти к нулю ощущением, что я умираю от холода. Даже созерцание обочины, покрытой цветущими осенними крокусами, не улучшило моего настроения. Никогда в жизни мне не было так холодно. Я не мог думать ни о чем другом, кроме теплой ванны и поленьев, потрескивающих в камине. Я остановился и, в надежде защитить грудь от прямого пронизывающего ветра, засунул карту под свою байкерскую куртку. Прошло совсем немного времени, прежде чем я понял, что карта исчезла. Должно быть, вывалилась на ходу. Итак, теперь у меня не было ни карты, ни воли к жизни. Я перестал петь.
