несут в мир апофеоз личной инициативы, ума и бурного жизнелюбия. [158]
И вот в книге один плутовской шванк быстро следует за другим. Их смена обычно мотивирована тем, что изменилось местопребывание Уленшпигеля. На новом месте, где Уленшпигеля еще недостаточно знали, он обращается к новым проделкам. То он в родном Кнетлингене, то в городе Штрассфурте, то в окрестностях Магдебурга, то в самом Магдебурге, то в Хилъдесхейме, то в прославленном Нюрнберге и т. д. Количество шванков все умножается. Среди них мелькают истории, приобретшие особенную известность. Это рассказы о том, как Уленшпигель обещал совершить полет с крыши (ист. 14), как без помощи лекарств он излечил всех больных в госпитале (ист. 17), как он для ландграфа Гессенского рисовал невидимую картину (ист. 27), как в пражском университете он вел диспут со студентами (ист. 28), как он учил осла читать (ист. 29), как у портного он шил под кадкой (ист. 47), как он обманул слепых (ист. 70), как он со скупым хозяином расплатился звоном монеты (ист. 89) и др.
Нередко его проделки являлись укором скупости и жадности, оскорбительной для бедняка-плебея (ист. 10). Занимая место на низших ступенях социальной лестницы, Уленшпигель мстил тем, кто готов был унизить его человеческое достоинство. Так на свой гробианский манер отомстил он одному благочестивому богачу, который, презирая шутов и скоморохов, не желал пригласить его к себе в гости (ист. 76).
Нельзя сказать, что Уленшпигель был всегда бескорыстен в своих проделках. Нищий бродяга знал цену деньгам. Замечательная находчивость и изобретательность помогали ему на время расставаться с нищетой. Четыреста гульденов получил он за невидимую картину с доверчивого ландграфа Гессенского (ист. 27). Много пожертвований собрал он, выдавая себя за странствующего продавца реликвий, всюду показывая какой-то череп, якобы принадлежащий святому Брандану. Еще больше денег ему перепало, когда он начал собирать на построение храма у добродетельных женщин. Желая прослыть добродетельными, дурные жены проявляли особую щедрость, и Уленшпигель «получал самые богатые пожертвования, о каких прежде и не слыхали» (ист. 31).
Впрочем, главный смысл приведенных шванков заключается в их сатирической направленности. В первом случае народная книга насмехается над раболепием придворной знати, которая, заботясь о своем происхождении, готова увидеть живописное изображение княжеской родословной там, где была всего лишь пустая белая стена. Второй шванк представляет собой выразительную зарисовку из жизни предреформационной Германии, когда по стране бродили ловкие обманщики, с выгодой для себя пользовавшиеся простодушием верующих.
Атмосфера десятилетий, непосредственно предшествующих реформации, переросшей в Великую крестьянскую войну, ощущается в народной книге. На ее страницах неоднократно появляются фигуры католических клириков, достойных осуждения. Попы погрязают в чревоугодии (ист. 37) и алчности (ист. 41), нарушают законы целибата (безбрачия), разглашают тайну исповеди (ист. 38), охотно принимают участие в мошеннических проделках (ист. 67). Упоминаются в книге рыцари-грабители, от которых на рубеже XV и XVI вв. сильно страдали немецкие города. К одному такому «благородному господину» Уленшпигель даже поступил на службу, и тот разъезжал вместе с ним «по многим местам, заставляя грабить, красть, отнимать чужое, как было в его обычаях» (ист. 10). С какой ненавистью горожане относились к этим феодалам-грабителям, ясно уже из первой главы народной книги, где упомянут замок Амплевен, который был магдебуржцами с помощью жителей другого города разрушен «как вредное разбойничье гнездо».
О неустройстве, царящем в германской империи, прямо говорится в известном шванке об очечном ремесле (ист. 62). Как-то раз Уленшпигель начал выделывать очки и на вопрос трирского епископа стал жаловаться на упадок очечного ремесла. По его словам, это ремесло стоит на пороге гибели, потому что «высокие господа, папы, кардиналы, епископы, император, короли, князья, советники, правители, судьи во всех городах и весях (спаси их господь!), в нынешнее время смотрят сквозь пальцы на то, что законно или незаконно, и это порой зависит иногда от денежных даяний». Иное было в прежние времена, когда на земле царили закон и правда. Тут нельзя не вспомнить призывы народной оппозиции накануне Великой крестьянской войны вернуть страну «к старой правде», т. е. к временам более справедливым, когда трудовому люду жилось не столь тяжко. Эти призывы начали звучать уже в XV в., по мере того как в Германии поднималось народное движение, направленное против возрастающего феодального произвола.
Герой народной книги неугомонный Тиль Уленшпигель не связывал свою судьбу с этим движением, с мятежными тайными обществами, возникавшими в Германии еще в XV в. («Бедный Конрад», «Башмак» и др.). Лихой бродяга, шут, фигляр, озорник, он, как вольная птица, перелетал с места на место, нигде долго не задерживаясь. Он не был участником политической борьбы, хотя и сочувствовал обездоленным, к числу которых сам принадлежал. И озорство его подчас бывало просто озорством, лишенным осознанной цели. К тому же оно довольно часто выступало в гробианской форме, содержащей немалую долю цинизма.
И все-таки проделки Уленшпигеля обладали немалой взрывчатой силой. Они бросали вызов куртуазным традициям, продолжавшим заявлять о себе в немецкой литературе, а также расшатывали устои патриархального мира, под благолепным покровом которого скрывались рутина и социальная несправедливость, основанная на господстве имущего над неимущим. В этом плане весьма примечательны многочисленные шванки, в которых Уленшпигель выступает в качестве подмастерья, сводящего счеты со своими хозяевами. В шутовскую форму обличен здесь социальный протест, имевший вполне реальную историческую основу. Ведь, подобно Уленшпигелю, немецкие подмастерья XV и XVI вв. протестовали против чрезмерно длинного рабочего дня, против ночной работы, плохой пищи, низкой оплаты и т. п. Первая «производственная» история (ист. 19) в народной книге повествует о том, как Уленшпигель в Брауншвейге нанялся подмастерьем к пекарю и в отместку за то, что тот заставил его работать всю ночь, испек ему взамен хлеба мартышек и сов. В следующий раз в деревне Ульцен хозяин вновь заставляет Уленшпигеля работать всю ночь. Тот должен просеивать муку, чтобы к раннему утру все было готово. При этом в огне мастер ему отказал, предложив проводить работу в свете месяца. И Уленшпигель сеял муку во дворе, где светил месяц (ист. 20). В Ростоке у кузнеца Уленшпигеля вновь ожидала ночная работа, и он отплатил хозяину тем, что пробил в потолке большую дыру (ист. 39). Забавным образом отплатил, Уленшпигель портному, заставившему его работать в то время, когда он сам отправился спать (ист. 47). В Стендале Уленшпигель отомстил суконщику, заставлявшему подмастерьев работать полную неделю без выходных дней (ист. 50). А в одной деревне он отплатил скупому кузнецу, предложившему ему питаться из выгребной ямы (ист. 40). В своей ненапечатанной статье «К вопросу о народной книге XVI века о Тиле Уленшпигеле» (1953) Р. В. Френкель пришла к выводу, что «шванки» о Тиле-подмастерье отразили острую социальную борьбу между ремесленниками-мастерами и их подмастерьями. Тиль действует в них за собственный страх и риск, но требования, которые он отстаивает, – право на свободный от работы день раз в неделю, отмена ночной смены работы, ограничение работы при свечах, получение доброкачественной пищи – являлись обычными требованиями подмастерьев, которые они отстаивали в борьбе с мастерами, соединяясь в союзы, братства и товарищества».
В годы Великой крестьянской войны эти требования звучали особенно громко, зато после поражения народной революции Тиль Уленшпигель, продолжавший появляться на страницах немецких шванков, утратил свои мятежные чувства. Он стал заурядным гулякой, обжорой и лентяем. Таким изобразил его И. Фишарт в своем «Новом рифмованном Эйленшпигеле» (1572). Правда, немецкий сатирик конца XVI в. не уставал бичевать пороки, процветающие в германской империи. Последняя представляется ему царством плутов, из которых особенно выделяются ростовщики, приносящие огромный ущерб народу. Бичует он также алчных чиновников, купцов, утопающих в роскоши, невежественных врачей, католических попов и монахов.
И только великий бельгийский писатель XIX в. Шарль де Костер, правильно уловивший мятежный дух неугомонного Тиля, в замечательном романе «Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке» (1867) превратил героя народной книги в смелого борца за общее дело.[159]
Об огромном успехе народной книги свидетельствуют ее переводы на иностранные языки. Помимо английского, фламандского и голландского, «Уленшпигель» был переведен на языки французский, датский, шведский, латинский, чешский и польский, В конце XVIII в. книга была переведена с польского на русский язык.
