подавно не разобраться! Думая об этом начинаешь понимать, что иногда проще верить на слово, нежели терзать себя сомнениями и недомолвками.
Энн не смотрела в окно, как могло бы показаться стороннему наблюдателю, она смотрела в себя. До боли, сомкнув пальцы на бортике подоконника. Стояла, прижавшись щекой к идеально гладкой поверхности стекла, а руки ее мелко подрагивали от какого-то странного внутреннего напряжения, охватившего девушку.
Анна Кирквуд улыбалась, нервно и зло. Улыбалась темноте, разноцветным огням, пляшущим перед глазами, улыбалась слепой ревности, играющей ее внутренностями, словно базарная торговка - бусами. О, да, Анна ревновала! Умом понимая, что все ее подозрения смешны, более того, абсолютно беспочвенны. И, тем не менее, ничего не могла с собой поделать. Зерно страха, упавшее в благодатную почву, тут же было сдобрено субстратом из ее домыслов и уже дало первые всходы...
Гермиона отдалялась с каждым днем. Совсем понемногу, почти незаметно. Но отдалялась, это было столь же очевидно, как и то, что пересаживание ростков мандрагоры без берушей и защитных перчаток - занятие для кретинов или самоубийц, а то и тех и других вместе взятых... Мальчишка определенно заинтересовал ее. Они все больше времени проводили вдвоем. Сказать по чести - лаялись безбожно, фыркали при упоминании друг о друге и, вообще, были мало похожи на людей, довольных своим случайным окружением. Казалось бы, чего в таком случае опасаться? Но, Энн знала, что может за этим последовать....
Иан тоже поначалу не был в восторге от ее подруги, скорее даже наоборот...
Общепринятый формат мышления никогда не вызывал у Грейндж особой приязни. Жить она привыкла по каким-то чуждым остальной цивилизации законам и правилом, понятным и привычным лишь ей одной.
Ее не пугали ни досужие сплетни, ни подковерные игры, просто потому, что они никогда не касались ее. Люди были для нее чем-то вроде упитанных домашних хомячков, пушистых и совершенно бестолковых, они бодро крутили каждый свое колесико, в урочный час получали корм, спаривались и иногда даже пожирали собственных детенышей... Не все, конечно, но в общей своей массе, люди для Гермионы были таковы. Кем была для них она, Грейнджер, казалось, не интересовало вовсе. Ей проще было найти в человеке чертову уйму недостатков, чем повнимательнее приглядеться к его достоинствам. Найти недостатки, прикинуть что- то в уме, вычислить способ, как больнее по ним ударить в случае чего, суммировать все это, задвинуть в дальний угол и... перестать обращать на недавний объект изучения хоть какое бы то ни было внимание.
Люди, точно детские головоломки, пазлы и конструкторы... Разгаданные, цельные, они, по сути, больше не представляли для нее никакой практической ценности...
А Анна представляла, и даже втайне гордилась этим. Энн была чуть ли не единственным близким Гермионе существом. Понимающим, не требующим разъяснений и клятв, готовым не оправдать, но принять любой, даже самый безрассудный поступок.
Каждое циничное, пропитанное ядом высказывание, каждый презрительный взгляд и смешок, Анна встречала улыбкой. Не только встречала, а, зачастую, и предугадывала... Потому лишь, что это были ее собственные смешки, взгляды, слова.
Пять лет назад... Пять лет назад Анна впервые уехала в закрытую школу-пансион, расположенную на другом конце Британии. Гермионе же никуда ехать не пришлось, она просто осталась одна. Одиночество в толпе - самая страшная из его разновидностей... К тому же, самая болезненная и постыдная, наверное.
Вот тогда-то хрупкая, открытая, до безобразия инфантильная Гермиона, и придумала способ защиты от такого чужого, непонятного, жестокого и надменного взрослого мира... Непростой, но действенный. Она натянула на себя маску, разрисованный лайковый чулок. Жести, гримасы, взгляды любимых людей, которые она уже тогда, не напрягаясь, могла копировать с поразительной достоверностью, по прошествии времени и впрямь превратились в нечто похожее на грозное оружие. Уверенность, независимость, граничащая с отчужденностью, она впитала их в себя, подчинила, прочувствовав каждой своей частичкой.
И стала той, кем являлась сейчас.
Анна знала, чего ей это стоило. Знала и молчала. А восхищение этой маленькой испуганной девочкой, нашедшей в себе силы преодолеть отчаянную робость и жажду быть опекаемой кем-то родным и теплым до скончания дней, с годами лишь усилилось.
Теперь Гермиона, должно быть, вошла во вкус. Она впервые на памяти Энн затеяла подобную игру по собственному почину. Игру в ненависть. Игру-провокацию. То, что она делала, было равносильно курению в закрытой химической лаборатории с пенящимся реактивом в руках... Энн боялась за нее, злилась и ревновала, но ничего уже не могла поделать. Драко Малфой принял ставку и с шулерской усмешкой принялся за раздачу крапленых карт.
Партия началась...
О, нет, Энн не смотрела в окно, как могло бы показаться стороннему наблюдателю, она смотрела в себя. Глотая слезы, ежась от сырого грозового ветра, то и дело распахивающего оконную створку...
* * *
Драко, устало, в сотый раз обозвал себя законченным идиотом и прикрыл глаза. Он-то думал, что знает, что собой представляет кошмар. Черта с два! Настоящий кошмар начался лишь теперь... Волчья ягодка проклюнулась из тех цветочков, которые он по наивности принимал за явные предвестья апокалипсиса. То, как выяснилось, были лишь цветочки. Всего только безобидная солнцелюбивая флора...
Грейнджер спала на его плече.
Нет, заснула-то она сидя на подлокотнике кресла, боком притулившись к велюровой спинке, а вот потом - неожиданно сползла по ней и уронила голову ему на плечо. Не только голову, вообще-то, еще и себя частично уронила... Будить ее было неудобно. Ибо, Грейнджер, насколько Драко успел узнать ее, охотнее посмотрит в глаза василиску, чем признает, что тушкой своей она придавила его исключительно по доброй воле, не будучи подвергнута никаким внешним воздействиям...
Продолжать сидеть, как ни в чем ни бывало - не только неудобно, но еще и глупо. Сбросить Грейнджер, ко всем чертям, на пол, было идей наиболее заманчивой, конечно... Но на грохот ведь, как пить дать, сбегутся все обитатели дома, включая хорька! Объясняться в спокойных тонах еще и с ними (Малфой был почти стопроцентно убежден, что последний изъявит желание принять непосредственное участие в беседе, посредством тыканья мордой во все и всех подряд) у слизеринца попросту не хватило бы выдержки.
Грейнджер спала, чуть приоткрыв сухие бледные губы. Зубы у нее, к слову, были подозрительно ровными, и передние выдавались вперед совсем незначительно. Наверное, носила скобы... От этой мысли на душе у Малфоя стало совсем уж гадко. Настроение испортилось окончательно.
В том, что он именно ненавидит, а не просто недолюбливает проклятущую гриффиндорку не было больше никаких сомнений... Жаль только, ей до этого не было никакого дела. Она продолжала мирно посапывать, вдобавок ко всему, изредка принимаясь что-то бессвязно бормотать во сне! «Проваливаться на хрен» она тоже почему-то упорно не желала, все сильнее и сильнее отдавливая Драко бедро. А уж тянущую боль, угнездившуюся где-то в районе ключицы, парень старался не заикаться даже самому себе.
В довершении всех бед, кончики ее волос неприятно щекотали шею.
Выждав для верности минут пятнадцать и придя к выводу, что это временно недееспособное тело вполне может так и пролежать на нем мертвым грузом всю ночь, Малфой принял решение избавиться от него любым путем. Пусть даже и ценой своего здоровья. Способ, по правде говоря, был только один (если не брать в расчет все вышеперечисленные), а именно: транспортировать Грейнджер хотя бы до кровати, стоящей на другом конце комнаты, тем самым, отвоевав себе кресло в безраздельное владение.
Какого лешего ей не спится дома, вопрос, может быть и актуальный, но терпящий до утра. По сему, Драко, скрепя сердце, предпочел с ним до утра и повременить. Дабы не подвергать свою и без того расшатанную нервную систему столь серьезному стрессу, да и еще и на ночь глядя.
Сквернословя так, что каждый уважающий себя маггловский сапожник после услышанного счел бы святым долгом немедленно издохнуть на месте от зависти, Драко пропустил руку под коленями девушки, другой сгреб ее за шиворот и попытался выпрямиться.
Как ни странно, вторая же попытка подняться на ноги и не расколотить голову Грейнджер об острую боковину журнального столика, стоящего подле самого кресла, увенчалась успехом. Не то чтобы, конечно, совсем увенчалась... Впрочем, при тщедушной комплекции слизеринца уже один факт отделения от кресла в
