отцом, так и над братьями сестрами (это сочетание яснее всего представлено в библейской истории об Иосифе и его братьях. Возникает даже искушение назвать этот комплекс 'Иосифовым комплексом'). Такой установке часто способствует преклонение матери перед сыном при амбивалентной, принижающей установке по отношению к мужу.
Что же мы обнаружили? Фрейд был глубоко привязан к матери, убежден в ее любви, восхищении, чувствовал себя высшей, уникальной, достойной преклонения персоной, королем среди других сыновей и дочерей. Он оставался зависимым от материнской помощи и ее восхищения и чувствовал беспокойство, тревогу, подавленность, когда их не обнаруживалось. Мать оставалась для него центральной фигурой на протяжении всей его жизни, вплоть до ее смерти в возрасте более девяноста лет, и если его жена должна была исполнять функцию матери, взяв на себя за боту о его материальных нуждах, то свою потребность в восхищении, протекции он обратил теперь на новые объекты, и ими были скорее мужчины, чем женщины. Такие люди, как Брейер, Флисс, Юнг, затем его верные ученики — они давали ему то восхищение и поддержку, в которых Фрейд нуждался, чтобы чувствовать себя в безопасности. Как это часто бывает с сильно привязанными к матери мужчинами, отец был для него соперником: од, сын, сам желал стать отцом, стать героем. Будь его отец великим человеком, Фрейд мог бы подчиниться ему или меньше бунтовать. Но, отождествив себя с героем, Фрейд должен был восстать против отца, который для заурядного сына был бы просто хорошим отцом.
Бунт Фрейд против отца затрагивает одну из важных сторон его личности, по крайней мере пока речь идет о его творчестве. Фрейда обычно считают бунтарем. Он бросал вызов общественному мнению и медицинским авторитетам, и не будь у него этой способности, он никогда не провозглашал бы идей о бессознательном, детской сексуальности и т. п. И все же Фрейд был бунтарем, а не революционером. Бунтарь сражается с существующими авторитетами, но сам желает стать им, чтобы ему подчинялись другие; он не уничтожает зависимость и почитание власти как таковые. Бунтарство направлено в основном против тех властителей, которые его не признают. Отношение же к тем, которых Фрейд выбирает сам, в особенности если он становится одним из них, вполне дружественное. Этот тип 'бунтаря' в психологическом смысле обнаруживается среди тех политиков — радикалов, которые бунтуют до тех пор, пока не пришли к власти: стоит им ее получить — и они превращаются в консерваторов. 'Революционером' в психологическом смысле является тот, кто преодолевает свою амбивалентность по отношению к власти, поскольку освобождается от привязанности к ней, от желания господствовать над людьми. Он достигает истинной независимости и преодолевает стремление повелевать другими. В этом психологическом смысле Фрейд был бунта рем, а не революционером. Бросая вызов авторитетам и наслаждаясь этим, он в то же время испытывал сильное влияние существующего социального порядка и власть предержащих. Присвоение ему звания профессора, признание со стороны официальных авторитетов — все это чрезвычайно волновало его, хоть он это и отрицал, до странности не отдавая себе отчета в своих желаниях.
Во время первой мировой войны он стал ярым патриотом, гордившимся сначала австрийской, а затем германской агрессивностью — и на протяжении почти четырех лет был далек от критичности по отношению к воинственной идеологии и целям центральных держав.
VI. АВТОРИТАРНОСТЬ ФРЕЙДА
Проблема авторитарности Фрейда была предметом немалых споров. Часто говорилось о жест ком авторитаризме. Трудно игнорировать свидетельства, подтверждающие такой взгляд. Фрейд никогда не принимал сколько?нибудь серьезных предложений о внесении изменений в его теорию. Ее либо следовало принимать целиком, а это означало принимать и его — в противном случае человек становился его противником. Даже Закс в своей откровенно идолопоклоннической биографии Фрейда признает это: 'Я знал, что для него всегда было необычайно трудно усвоить мнение других, стоило ему долгим и трудным путем выработать собственное'. По поводу своих отклонений от теории Фрейда Закс пишет: 'Если мои воз зрения вступали в противоречие с его взглядами, я откровенно говорил об этом. Он всегда давал мне полную возможность развить мои взгляды, охотно слушая мои аргументы, но они его вряд ли когда затрагивали'.
Самым поразительным примером фрейдовской нетерпимости и авторитарности является его отношение к Ференчи, который долгие годы был самым преданным другом и учеником, не имевшим собственных притязаний, и лишь к концу жизни предположил, что пациентам нужна любовь, та любовь, в которой они нуждались, но не получали в детстве. Это привело к определенным изменениям в технике, переходе от совершенно безличного, от фрейдовского 'зеркального' положения аналитика к более человечному и любовному отношению к пациенту. (Нет нужды уточнять, что под 'любовным отношением' Ференчи имел в виду материнскую или отцовско — материнскую любовь, а не эротическую, не сексуальную.)
'Когда я посетил профессора, — так сообщил Ференчи в беседе со своим другом и учеником, которому доверял, — я рассказал ему о моих последних технических идеях. Они основаны на эмпирических данных, полученных при моей работе с пациентами. В рассказанных ими историях, ассоциациях, в их поведении (беспристрастно прослеженном в деталях, особенно по отношению ко мне), во фрустрациях, вызывавших у них гнев или депрессию, в содержании — как сознательном, так и бессознательном — их желаний и стремлений я пытался обнаружить страдание, порожденное тем, что они были отвергнуты матерью, родителями или теми, кто их заменял. А равно я попытался с помощью эмпатии вообразить, в какого рода любовной заботе, вплоть до мельчайших поведенческих детален, действительно нуждался пациент в том раннем возрасте, — каковы те любовная забота и воспитание, которые способствовали бы его уверенности в себе, радостному принятию самого себя, целостному развитию. Каждому пациенту требовался свой опыт нежной, поддерживающей его заботы. Его нелегко определить, поскольку обычно это совсем не то, что он думает, а зачастую совсем иное. Когда я нападал на действительный след, это сразу чувствовалось, поскольку пациент немедленно отвечал, того не осознавая, подавал сигнал рядом легких изменений в настроении и поведении. Даже его сновидения показывали ответную реакцию на это новое и благотворное лечение. Во всем этом можно поло житься на пациента — в новом понимании аналитиком его нужд, в вытекающем отсюда изменении отношения к пациенту и в том, как это изменение выражается, а также в ответной реакции самого пациента. Стоит аналитику совершить ошибку, и пациент опять?таки ползет сигнал гневом или унынием. Его сновидения проясняют ошибки аналитика. Все это можно 'вытянуть' из пациента и объяснить ему. Аналитик же должен продолжать свой поиск благотворного лечения, в котором так сильно нуждается пациент. Это процесс проб и ошибок, где успех приходит постепенно, и аналитик должен к нему идти со всем своим умением, с тактом и любовной добротой, без страха. Он должен быть абсолютно честным и искренним.
Профессор слушал мое изложение с нарастающим нетерпением и наконец предупредил меня, что я вступаю на опасную почву и в самой основе расхожусь с традиционными обычаями и техникой психоанализа. Такое потакание желаниям и стремлениям пациента — сколь бы подлинными они ни были — увеличит зависимость пациента от аналитика. Подобную зависимость способна раз рушить лишь эмоциональная дистанцированность аналитика. В руках неумелого аналитика мой метод, заметил профессор, легко может привести скорее к сексуальному потворству, нежели быть выражением родительского попечения.
Этим предупреждением и закончилась беседа. Я протянул руку для теплого прощания. Профессор повернулся ко мне спиной и вышел из комнаты'.
Другим примером нетерпимости Фрейда является его отношение к тем членам Международной психоаналитической ассоциации, которые не были полностью верны партийной линии. Характер но высказывание в письме Джойсу (18 февраля 1919 г.): 'Ваше намерение вычистить лондонское общество от юнгианских членов превосходно'.
Инакомыслия своим друзьям Фрейд не прощал, — это можно обнаружить и в его реакции на смерть Адлера. Отвечая Арнольду Цвейгу, который писал, как он потрясен смертью Адлера, Фрейд ответил: 'Я не понимаю Вашей симпатии'.
