рук к сердцу. Но теперь все было иначе. Белые Женщины прикасались к Мо, а он их не боялся. Они шептали имя, которое считали его именем, и оно звучало как радостное приветствие. Да, они приветствовали его своими тихими голосами, исполненными томления, голосами, которые так часто звучали в его снах; — приветствовали как давно утраченного друга, который наконец возвратился.
Их было много. Их белые лица окружили его, как туман, за которым исчезло все — Орфей, Реза, Мегги и Черный Принц, который только что стоял рядом. Исчезли даже звезды и земля у него под ногами. Вдруг оказалось, что он стоит на куче прелых листьев. Их сладковатый запах висел в холодном воздухе. Тут же лежали кости — белые, чистые. Черепа. Части скелета. Куда он попал?
'Они забрали тебя с собой, Мортимер, — подумал он. — Как Сажерука'.
Почему эта мысль нисколько не испугала его?
Он слышал, как кричат над ним птицы, — множество птиц. Белые Женщины расступились, и он увидел над собой воздушные корни — они свисали, словно паутина, c темной высоты. Мо стоял внутри дерева, полого, как труба органа, и высокого, как крепостные башни Омбры. Из коры прорастали грибы, светившиеся бледно-зелелым светом. В этом свечении становились видны гнезда — птиц и фей. Мо протянул руку и потрогал корни — он хотел узнать, сохранилось ли у него осязание. Да, пальцы ощущали каждый выступ. Он провел рукой по лицу, почувствовал собственную кожу, теплую, такую же, как всегда. Что же это? Значит, это все-таки не смерть?
А что же тогда? Сон?
Он обернулся, по-прежнему как во сне, и увидел ложа из мха. На них спали кикиморы. Их мертвые лица были так же лишены возраста, как при жизни. А на последнем ложе Мо увидел знакомую фигуру. Лицо было неподвижно, как тогда, когда он видел его в последний раз. Сажерук.
Роксана сдержала зарок, данный в заброшенной шахте:
Мо нерешительно подошел к неподвижной фигуре. Белые Женщины молча расступились перед ним.
Где ты находишься, Мортимер? Похоже, это все-таки мир живых, хоть здесь и покоятся мертвые?
Сажерук и вправду словно спал. Мирно, без снов.
Навещает его здесь Роксана? Наверное. 'Но я-то как сюда попал?' — недоумевал Мо.
— Это ведь и есть тот друг, о котором ты хотел спросить?
Голос доносился сверху. Подняв глаза, Мо различил в полумраке, среди переплетавшихся корней, птицу в золотом оперении, с красным пятном на груди. Она смотрела на него круглыми птичьими глазами, но голос, выходивший из клюва, был человечий — женский.
— Твой друг у нас — дорогой гость. Он принес нам огонь — единственный элемент, который мне не подчиняется. Тебя мои дочери тоже с радостью забрали бы к себе, потому что им нравится твой голос, но они знают, что этому голосу нужно дыхание плоти. А когда я приказала им все же забрать тебя, в наказание за то что ты переплел Пустую Книгу, они уговорили меня пощадить тебя. Они сказали, что у тебя есть замысел который утишит мой гнев.
— Какой замысел? — собственный голос казался Мо чужим.
— Ты не знаешь? А ведь ты готов ради этого оторваться от всего, что любишь. Ты приведешь ко мне того, кого ты у меня отнял. Добудь мне Змееглава, Перепел!
— Кто ты? — Мо посмотрел на Белых Женщин. Потом перевел глаза на спокойное лицо Сажерука.
— Угадай.
Птица взъерошила перья, и Мо увидел, что красное пятно у нее на груди — кровь.
— Ты — Смерть. — Как тяжело поворачивается язык! Есть ли слово тяжелее?
— Да, так меня называют, хотя я заслужила много других имен!
Птица встряхнулась, и золотые перья посыпались на листья у ног Мо. Они падали и падали, застревали у него в волосах, ложились на плечи, а когда он снова поднял глаза, в переплетении корней висел скелет птицы.
— Начало и конец — вот что я такое.
Кости стали одеваться мехом. На голом черепе появились острые ушки. На Мо с высоты смотрела белка. Она держалась за корни крошечными лапками, а из маленькой пасти раздавался тот же голос, которым говорила птица.
— Многоликая — вот имя, которое мне нравится.
Белка тоже встряхнулась, скинула мех, хвост, ушки, превратилась в мотылька, в гусеницу, в кошку с крапинами, как блики света в Непроходимой Чаще, а потом в куницу, которая прыгнула к Сажеруку на моховое ложе и свернулась клубочком у ног мертвеца.
— Я — начало всех историй и их конец, — сказала куница тем же голосом, что был у птицы и у белки. — Распад и обновление. Без меня ничто не рождается, потому что без меня ничто не умирает. Но ты, Перепел, нарушил мой порядок, когда переплел книгу, связавшую мне руки. Поэтому я разгневалась на тебя, страшно разгневалась.
Куница ощерила зубы, и Мо почувствовал, как Белые Женщины придвигаются ближе. Так вот она, смерть? Грудь ему стеснило, дышать стало трудно, как в те уже далекие дни, когда он впервые почувствовал ее так близко.
— Да, я разгневалась, — прошептала куница. Голос у нее был по-прежнему женский, но звучал он теперь старчески. — Но уговоры дочерей смягчили мой гнев. Они любят твое сердце не меньше, чем твой голос. Они говорят, что это большое сердце, очень большое, и что жаль останавливать его так рано.
Куница замолчала, и вдруг воздух снова наполнился шепотом, навеки памятным Мо с тех дней в пещере. Шепот окружал его со всех сторон, вытеснил все другие звуки.
— Берегись! Берегись, Перепел!
Кого беречься? На него смотрели бледные лица. Они были прекрасны, но расплывались и исчезали, как только он пытался вглядеться в них.
— Орфей! — шептали бледные губы.
И вдруг Мо услышал знакомый голос. Его мелодичное звучание заполнило пустой ствол, словно сладкий аромат.
Берегись…
Мо не сразу понял… а потом проклял свою глупость. Как он мог довериться человеку, который однажды уже пытался его убить! Мо мучительно пытался вспомнить, что стояло на листке, который Орфей написал для Резы. А что, если Мегги и Резу он тоже хотел убрать с дороги? Вспоминай, Мо! Что там было написано?
— Да, ты действительно сделал глупость, — насмешливо сказал женский голос. — Но он еще глупее тебя. Он думает, что с помощью слов может повелевать мной — мной, правительницей страны, где умолкают все слова и откуда все слова родом! Мою волю не может сковать ничто, кроме Пустой Книги, потому что ты наполнил ее страницы белым безмолвием. Тот, кого защищает твоя книга, что ни день посылает ко мне убитого им человека — как насмешку надо мной. О, как мне хочется сгноить его заживо! Но мои дочери — они читают в твоем сердце, как в открытой книге, с тех пор, как прикоснулись к тебе и заверили, что ты не успокоишься, пока тот, кого защищает книга, не станет моей добычей. Это правда, Перепел?
Куница легла на неподвижную грудь Сажерука.
— Да! — прошептал Мо.
— Хорошо. Тогда возвращайся и уничтожь эту книгу. Впиши в нее заветные слова до того, как
