— Продолжай, продолжай.
— И тогда многие перестанут наживаться на общественных деньгах. Когда, например, ты, Ганнон, ведал таможенными сборами со всех поступавших с южных земель товаров, за сирийское вино брали тридцать три шиглу, из которых в казну поступало только восемь…
— Дальше, дальше.
— Пора Карт-Хадашту стать настоящим государством. Нельзя ему больше оставаться просто городом. Тогда ливийцы и нумидийцы превратятся в его союзников. Нужно также сократить число налогов и уменьшить их на одну треть. Но платить их обязаны все.
— Даже знатные семьи? Что вы еще придумали?
— Членов Большого Совета нужно избирать на определенный срок, скажем, на пять лет, равно как и сто четырех судей, членов коллегий пяти и прочих должностных лиц. Все они должны быть подотчетны Народному собранию. Необходимо также выделить деньга на создание сильного флота и постоянной армии. Их наварха и соответственно стратега также надлежит избрать на пять лет из числа наиболее способных и достойных.
— Это требование «молодых»? — после недолгого молчания спросил Ганнон.
— Нет. Это предложения метека, которые, возможно, будут поддержаны «молодыми». Полагаю, «старикам» также следует думать о будущем.
Антигон обвел всех откровенно вызывающим взглядом.
Первым прервал томительную паузу Мулан:
— Ты призываешь к мятежу. — Его глаза, словно наконечники копий, пронзали Антигона. — Если всех влиятельных людей Карт-Хадашта лишить привилегий, город погибнет.
— Ответ может быть только один! — оглушительно рявкнул Бокхаммон. — Смерть на кресте!
— Спокойствие, друзья! — Ганнон примирительно поднял руку, его лицо стало удивительно похожим на висевшую на стене среди диковинных восковых цветов маску демона с изумрудами вместо глаз, — Не будем забегать вперед.
Он на мгновение приложил палец к носу и подозвал одного из рабов.
— Пусть приготовят бассейн с соленой водой… Вообще нам было весьма интересно побеседовать с тобой, Антигон. Я полностью согласен с моими гостями. Крест — вот самое подходящее для тебя место. Ведь ты, в сущности, предлагаешь упразднить систему власти, приведшую к возвышению Карт-Хадашта. Потом, ты исходишь из совершенно неверного посыла. Рим ничем не отличается от Сиракуз или Александрии. Просто он сейчас несколько могущественнее их обоих, вместе взятых. Но он хочет мира. А за него мы готовы заплатить любую, пусть даже самую высокую, цену.
— Значит, вы в конце концов вольно или невольно погубите город, — Антигон мрачно смотрел прямо перед собой, стараясь не встречаться взглядом с хозяином дома.
Ганнон откинул леопардовую шкуру и опустил на пол ноги в усыпанных серебряными полумесяцами башмаках. Двое рабов тут же поддержали его под локти, он с трудом поднялся и холодно сказал:
— Кто говорит о гибели? С Римом довольно легко договориться. Но сейчас я хочу кое-что показать моим уважаемым гостям.
Антигон тремя глотками допил кубок и наклонился к Ганнону. Его голос звучал мягко и доверительно:
— Я настоятельно советую тебе убрать свое ухо из моего банка.
Ганнон нервно сглотнул, второй подбородок колыхнулся вместе с кадыком:
— А если нет?
— Тогда я отрежу его и переброшу через ограду твоего дома.
— Я подумаю, — коротко бросил он. — Зрелище, которое ты сейчас увидишь, многое объяснит тебе. А вообще всегда кто-то чем-то недоволен.
— Разумеется, — равнодушно отозвался Антигон.
— Но последствия могут быть самые разные. Смотря кто как себя ведет. В городе у многих есть кинжалы. Они вполне могут пронзить человека, кому-то чем-то не угодившего. Твоего сына, кажется, зовут Мемноном?
— В городе вообще много жителей, — снисходительно улыбнулся Антигон, — в том числе и несколько тысяч метеков. Кое-кто из них, как тебе известно, изготовляет чудесные благовония и душистые масла и вполне может добавить в них яд. В гавани есть превосходные ныряльщики. Кто может помешать им продырявить днища некоторых кораблей? Я лично нет. Кто способен предсказать, у какого именно из домов отвалится кусок стены и упадет на твои носилки? Греческие купцы в Афинах, Александрии или Массалии могут вдруг дружно расторгнуть все ранее заключенные с тобой торговые соглашения. Даже всемогущие боги не в силах воспрепятствовать какому-нибудь злодею подкупить одного из твоих телохранителей. Вдруг он даст ему столько денег, что верный страж без колебаний заколет своего господина, как римляне жирную жертвенную свинью? Полагаю, что визга будет не меньше…
— Твои слова достойны самого пристального внимания, — понимающе усмехнулся Ганнон. — Когда у двоих одинаковое количество стрел, их лучше вообще не вынимать из колчанов.
— Верно.
— Давай, метек, временно заключим мир на приемлемых для обоих условиях и пройдем вон туда, — в тихом голосе Ганнона явственно прозвучала угроза. — Но запомни: я впервые вынужден разговаривать с метеком как с равным. Такого унижения я тебе не прощу. Сейчас твое эллинское сердце содрогнется. Но я заставлю тебя досмотреть все до конца.
Ганнон небрежным кивком предложил гостям пройти на галерею, где его телохранители тут же приставили к горлу Антигона острия мечей. Рядом двое здоровенных пунов с застывшими лицами держали за руки избитого до крови раба-эфиопа. Лицо его было искажено гримасой боли, ноги бессильно подогнулись. Чуть поодаль третий пун сжимал в огромной ладони длинное древко горящего факела. Ноздри щекотал острый запах соленой воды.
— Сегодня в полдень он слишком громко разговаривал, — равнодушно и как-то устало проговорил Ганнон, — а этого я очень не люблю. Он дерзнул отвлечь меня от размышлений о нынешнем и грядущем величии Карт-Хадашта. Ты понял, метек?
— Да, — глухо ответил Антигон, и сердце его болезненно сжалось в недобром предчувствии.
— Вот и хорошо. Больше он уже никогда не сделает таких глупостей. Мы лишили его этой возможности. Жаль, что ты так и не отведал его жареного языка.
Он властно повел рукой, один из пунов рывком откинул эфиопу голову назад и зажал ему нос, другой поднес факел прямо к раскрытому в беззвучном крике окровавленному безъязыкому рту. Антигон закрыл глаза, пошатнулся и сразу почувствовал два легких укола в горло.
— Будь любезен, открой глаза! — с мстительной радостью воскликнул Ганнон. — Сейчас мы познакомим дерзкого раба с другими не менее молчаливыми друзьями дома!
Эфиоп, издавая дикие клокочущие звуки, судорожно забился, пытаясь вырваться, но пуны, как тюк, перебросили его через перила и, дружно разминая плотные мышцы рук, с нескрываемым любопытством посмотрели вслед.
В квадратном, выложенном по краям кирпичом бассейне вода как будто закипела, В ней замелькали чьи-то гибкие темные тела.
— Ага, мурены[104] проголодались, — благодушно усмехнулся Ганнон, — Это очень хорошо.
Раб отчаянно молотил по воде, поднимая тучу брызг. Он несколько раз с головой погружался в окровавленную пену; вынырнув последний раз, издал страшный душераздирающий вопль и навсегда исчез на дне бассейна.
— Я приготовил для тебя еще одно увлекательное зрелище, метек, — Ганнон бросил на него тяжелый взгляд. — Но сперва нужно немного перекусить и выпить вина.
Антигон дрожал, холодный липкий пот заливал его глаза. Он, вероятно, так и не смог бы оторвать ноги от пола, если бы один из пунов не пихнул его в спину. От сильного толчка Антигон встрепенулся и, как сквозь туманную пелену, посмотрел на «стариков». Даже в красноватом отсвете пламени лицо Бошмуна выглядело мертвенно-бледным. На остальных жестокая расправа, видимо, не произвела особого впечатления. Они о чем-то тихо беседовали между собой. Магон даже вдруг звонко рассмеялся.
