сделайте это снова!»
Эксл Настолько хотел все контролировать без остатка, что остальные члены группы задыхались.
К тому времени все решения «группы» принимались Экслом и Дагом Голдштейном. Даффа, меня и остальных членов группы информировали о том, что они решили, по телефону или по факсу - Guns N' Roses официально превратились в диктатуру. Реальность того, что происходило, была подавляющей; это было похоже на сыпучий песок. Я не мог нащупать никакой зацепки, чтобы выбраться из этого. То, что мы предполагали сделать, было очень просто: всего лишь нанять нового гитариста и записать новый альбом. Но весь процесс контролировался Экслом, и, хотя я знаю, что он хотел, чтоб я вернулся, я задыхался от давления и не мог мыслить здраво. Думаю, по большому счету, это была борьба между нами – им, желающим все контролировать, и мной, желающим приложить больше усилий для сохранения группы. Зачастую общественное внимание сосредотачивалось на нас с Экслом как на стержне Guns N' Roses, думаю, Эксл был с этим согласен, но успех GN'R, дошедший до такого уровня, был результатом совместной работы пяти парей, среди которых не было более важных, чем кто-либо другой, так же, как и я имеющих к этому отношение. Однако, эта мысль стала древней историей, и, казалось, я ничего не мог с этим поделать.
Даже когда я видел, что все это слишком затянулось, когда реальность смотрела мне в лицо, я все еще отказывался верить в то, что это было правдой. Один из поводов, что свел нас пятерых в одном месте, заключался в том, что мы не пытались выскакивать вперед; основываясь только на этом, мы всегда держались спина к спине. Эксл всегда был частью этой команды, даже когда его не было рядом. В глубине души, даже когда он вел себя странно, каждый из нас знал, что он был членом коллектива. И вдруг он перестал им быть. Пока мы пропускали мимо ушей все его выходки, он здорово придумал все так, что мы были «его» группой, и что он мог дергать и истязать нас, пока находился в истерике, держать нас в своем распоряжении и звать, когда надо. Казалось, он верил, что мы были рады быть в его распоряжении.
А пока что мы тупо слонялись и во время простоя кричали матом друг на друга. Это было просто ужасно. Через некоторое время я едва ли мог приходить, потому что злоба стала разрушающей. Мы могли бы проводить каждую ночь в студии, либо записывая музыку, либо просто джемуя, но большинство ночей мы просто бесполезно сидели, ожидая, захочет ли Эксл почтить нас своим присутствием; иногда он даже приходил, обычно намного позже после того, как большинство из нас собиралось для ночной работы - и все время под видом желания записывать музыку для нового альбома Ганзов. Более того, истечение срока контракта подрывало и без того шаткое положение.
В то время все контролировалось Даффом и мной - всего лишь двумя оставшимися членами оригинального состава Guns N' Roses. А вот как это выглядело со стратегической точки зрения: согласно контракту за Экслом сохранялось право на название группы, по этому контракту он в любой момент мог собрать новую группу и назвать ее Guns N' Roses. Конечно, нас с Даффом могли туда пригласить… но только на условиях Эксла, по которым, как нам казалось, мы были бы всего лишь наемными рабочими. Эксл нанял адвоката, чтобы начать этот процесс, мы с Даффом сделали то же самое, и трое из нас начали спорить, имея адвокатов, которые ничего не делали, а только выкачивали из своих клиентов деньги. Даг Голдштейн также нам помогал, «облегчая» нашу участь.
Вся эта ситуация раскололась о камень, которым стал я; мое терпение, моя самоотверженность, моя решимость - все это в конце концов начало улетучиваться. Возникло множество вопросов и предположений: Кем на самом деле были Guns N' Roses? В чем наши профессиональные различия? В чем заключается самолюбие Слэша? Какова позиция Эксла? Эксл настолько хотел все контролировать без остатка, что остальные члены группы задыхались.
Я на самом деле не знал, что делать, когда Эксл 31 августа 1995 г. прислал письмо, в котором говорилось, что он покидает группу и забирает ее название согласно условиям контракта. После этого мы попытались оспорить эти условия и вернуть название. А он стал выводить нас из контракта под таким давлением, что нам с Даффом пришлось согласиться. Мы подписали какой-то документ о согласии предоставить определенную сумму до того времени, пока не сможем ее отработать. Но если мы не соглашались выполнять все условия до конца, то контракт становился недействительным и аннулировался, а мы теряли деньги; я подписал это и послал все к чертям. Я всего лишь хотел двигаться вперед, если б нам было всем куда двигаться.
Необходимо заметить, что мое доверие к Экслу испарилось. Вся эта ситуация с контрактом, по моему мнению, была абсолютно не свойственна Guns N' Roses. Меня спихивали на второй план, пока Эксл был законно у руля, если я официально соглашался подписывать вышеупомянутый документ. Однажды Эксл позвонил мне, чтобы договориться о личной встрече в его любимом итальянском ресторане в Брентвуде (Brentwood). Я пришел, а его там не оказалось, и я пошел в бар, чтобы его подождать. Когда он пришел, мы сели в темном углу зала, словно были мафией. Насколько я помню, эта встреча была в основном попыткой заставить меня принять условия, которые навязывал он со своими адвокатами, но, по большей части, менее жестко. Эксл трактовал ситуацию так, словно только от нас двоих все и зависело. Он пытался убедить меня, что все было здорово, что это то, в чем мы с ним выступаем просто как партнеры.
В то же время он попытался втянуть меня в свой мир, чтобы показать мне свою версию событий, которая была исключительно правильной, но я на это не пошел. Я сидел там и просто слушал, почти никак не реагируя. Напряжение было высоко, и было слишком много вопросов в никуда. Мне становилось все более ясно, что нет ничего, что я мог сказать, чтобы переубедить его. И он уже знал, что я чувствовал. Мы продолжали это до тех пор, пока все не взорвалось несколько позже.
Это уже было несмешно. Это стало угнетающе. Для меня было почти удивительным то, что стало с группой; мы, группа, позволили Экслу вольность в течение всех этих лет превратить то, что мы имели, в некую болезненную реальность, что жила лишь в его голове.
Было несколько подобных встреч и в офисе Дага Голдштейна. Потом, конечно, были бесконечные встречи с адвокатами по этому поводу. Это было утомительно. Я никогда не мог понять, какого хрена я там делал. Неважно, к чему мы могли в итоге прийти, в то время как важна была именно запись, ничто не было более значимым.
В это время The Stones были в городе; они остановились в отеле Sunset Marquis и записывались в доме Don Was, работая над альбомом Bridges to Babylon. Я приходил туда и просматривал несколько сессий, наблюдая за их работой, наблюдая за тем, как они создают свои песни, и это еще больше вводило меня в печаль по поводу моей ситуации. Царило полное взаимопонимание вокруг их оригинальных личностей, и всегда присутствовало уважение. Кит (Keith) мог безжалостно прикалываться над Ронни (Ronnie), но Ронни был таким классным милым парнем, что все было нормально. Должно было быть, потому что Кит - симпатичный, вредный и совершенно самовлюбленный человек, так что ему надо было на ком-то срываться. Он не мог это сделать с Миком (Mick) и Чарли (Charlie) … хотя пытался. Они такие твердолобые, что у Кита ничего не получалось, и все доставалось Ронни. Как говорит Ронни, «У Кита склонность к деспотизму». Но, каким бы грубым это не казалось, все было в рамках взаимоуважения.
В один особый вечер, после того, как они закончили работу, я пошел в номер Ронни и протусовался там некоторое время. Он спросил меня, знаю ли я Кита. Я сказал, что не знаю и никогда с ним не встречался, на что Ронни отвел меня в его комнату, познакомил нас и оставил меня там. Было темно, и в стерео играли старые блюзовые композиции. Единственная лампа тускло освещала Кита, который сидел на диване с лицом, на котором был румянец, вызывающий страх и ужас. Я сел в кресло возле кофейного столика, пока он меня оценивал. Он проговорил несколько минут, затем внезапно схватил нож-бабочку и стал его складывать и раскладывать, показывая, кто в доме хозяин. Потом он швырнул нож на стол между нами.
«М… Неплохо», - сказал я.
Позже этой ночью мы пошли пообедать в Chasen's. Кит и я сели в баре, разговаривая о наркотиках и тюрьме, и, могу сказать, все это время он меня терпел. Я был в студии на их репетиции весь день, так что, когда разговор зашел про мою группу, я дал волю своим чувствам.
Кит все выслушал и затем пристально на меня посмотрел. «Послушай, - сказал он. - Есть только одна вещь, которую ты не должен делать - ты не должен уходить».
Я знал, о чем он говорит; если ты никогда не уйдешь, неважно, что скажут, остальные, но ты будешь там. Даже если ты всегда единственный, кто пришел на репетицию и был там до конца, даже когда настали тяжелые времена и не все между собой ладят, единственная вещь, которую не смогут тебе простить твои
