терял чувство такта или просто забывал, какую часть песни мы исполняли. Он был неспособен зафиксировать своё внимание на мне или Даффе, как делал это раньше. Это были тяжёлые дни, что-то надо было предпринимать. Группа, наконец, получила толчок; мы подготовили новый материал, и нам было необходимо записываться, а не топтаться на месте. Мы не могли допустить, чтобы репетиция одной песни превращалась в целое предприятие.
И не сказать, что мы были нетерпеливы со Стивеном. Мы перепробовали всё, что могли придумать, хотя, возможно, мы не должны были останавливаться… Хотя я не представляю, что мы могли ещё предпринять. Мы зашли так далеко, что обратились за помощью к людям вроде Боба Тиммонса (Bob Timmons), специалисту по реабилитации, который помог очиститься “Motley Crue”, мы обращались и к другим специалистам, у которых имелся опыт лечения больных, находившихся в сильной наркотической зависимости. Все их попытки оказались напрасными.
Нам поступило предложение выступить 7 апреля 1990 года на концерте в Индиане во время телемарафона “Farm Aid”*. Этот предложение нас распалило так же, как и те концерты, которые мы не так давно давали вместе с «Роллингами». Такой резкий старт подстегнул бы группу и вновь вернул бы нас в струю, потому что когда группа работает, мы несёмся во весь опор.
Мы выбрали несколько песен для шоу; мы закончили кавер на классическую вещь “Down on the Farm” группы “U. K. Subs” и выверили “Civil War”. Я находился в возбуждённом состоянии от предстоящей игры в составе группы, но наши планы вскоре были расстроены.
На сцену мы выходили вторыми. Стивен помчался бегом прямо к барабанной установке, находившейся на drum riser, довольно большой платформе, которую трудно не заметить, и с разбега прыгнул. Я думаю, он намеревался приземлиться рядом с барабанной установкой, но его пространственное восприятие и рефлексы, очевидно, ухудшились, и Стивен приземлился в четырёх футах (1,2 м) от платформы. Я смотрел на падение Стивена, это как будто было снято замедленной съёмкой. Стивен поставил нас более чем в неудобное положение. Весь концерт Стивен хромал; наше выступление можно было в лучшем случае назвать изворотливым. Хотя нас хорошо приняли фэны. Мы знали, отчего мы не были удовлетворены. У “Guns N’ Roses” и Стивена всегда был особый кураж (groove) и ритм, а когда их не стало, группа потеряла уверенность в себе, потому что теперь нам приходилось строить догадки. А это было не тем, что имело отношение к нашей группе. В основе группы лежала тонна самоуверенности.
Для Стивена существовал вариант – признаться в том, что он всегда лгал нам о том, что завязал. Хотя даже абсолютное признание не вышло бы таким откровенным, какой была его игра на том концерте. Было очевидно, что у нас серьёзная проблема. Стивен кололся в своей комнате и, возможно, кололся тогда, за минуту до отъезда на концерт. Затем, он всё ещё отрицал свою зависимость, но был открытым и общительным, как всегда. Мне было неловко и неприятно говорить с парнем, который, как ты знал, думает совершенно не то, что говорит. Он полностью потонул во лжи.
На тот момент правда заключалась в том, что если бы его техника игры оставалась бы такой же, как и прежде, я не думаю, что кому-нибудь из нас было дело до того, что там Стивен делает с собой, по крайней мере, мне бы точно. Если ты можешь совмещать и музыку, и наркотики, желаю тебе успехов! Мы не были озабочены проблемой здоровья Стивена так же сильно, как мы были вне себя от злости от его наркотической зависимости, которая мешала играть ему и, следовательно, всем нам. Так как бас и ударные являются основой любой рок-группы, мы находились в замешательстве.
“Farm Aid” стал последним концертом, который мы отыграли вместе со Стивеном. На обратном пути в Лос-Анджелес Стивену стало ещё хуже. Я не знаю почему. Может быть, он понимал, что конец близок, или, может быть, потому, что героин чертовски неприятная штука.
Чаша терпения переполнилась, когда нам предложили записать песню для благотворительного альбома “Nobody’s Child”, средства от продажи которого предназначались для румынских детей, оставшихся сиротами во время Румынской революции в 1989 году. Мы подумали, что это альбом предоставит отличную возможность для раскрутки песни “Civil War”. К тому времени мы отдалились от Стивена. Но в той сессии принимали участие мы, и принимал участие он. После окончания записи перед тем, как свести всю песню целиком, Майку Клинку (Mike Clink) пришлось вырезать и заново склеивать друг с другом кусочки дорожки с записанной партией ударных. Цифровой звукозаписи тогда ещё не было, Майк работал с аудиоплёнкой, и сведение партии ударных заняло у него долгие часы монтажа в его комнате, чтобы свести всю песню.
Это было как предзнаменование, и решение само возникло в голове. Терпения Эксла хватило настолько, насколько далеко зашёл Стивен, по этой причине нам пришлось провести неизбежное совещание, чтобы обсудить сложившееся положение. Заручившись поддержкой Алана (Alan Niven), Эксл настоял, чтобы мы вручили Стивену письменный ультиматум. Ультиматум представлял собой соглашение о трезвости (sobriety contract), которое Стивен под давлением должен был подписать. Текст соглашения был прост: если Стивен появится на сессии «под кайфом», он будет оштрафован; если совершит это три раза, его уволят, или что-то вроде этого. Стивен подписал этот договор, он согласился со всеми условиями, и как любой другой человек, невыносимо страдающий от героиновой зависимости, забыл свои обещания и продолжал жить так, как он жил до этого. Он предпринял единственную попытку – попробовал принимать бупринекс (Buprinex), но оказался слишком слаб, чтобы до конца преодолеть зависимость.
Как я понял, было похоже, что Стивен не нравился Экслу. Барабаны и рок-н-ролл были источником поистине необузданного энтузиазма Стивена, как и сама жизнь в целом. Его переполняла энергия и веселье просто от того, что он жил. Но Стивен был также до обидного прямолинеен и свободен в выражении своего мнения об Эксле или о ком бы то ни было в группе. Часто он высказывал это в лицо Экслу, и мнение Стивена не совпадало с тем, как Эксл поступал или действовал. Стивен говорил без оглядки о том, что он чувствовал, и не обращал внимания на условности. Мы с Даффом привыкли к этому и принимали комментарии Стивена с долей скептицизма, поэтому у нас получалось «отключаться», когда говорил Стивен. Но Эксл был более ранимым, чем я или Дафф, что мы также понимали. Я не хотел усложнять отношения с Экслом, пререкаясь с ним на репетициях или в студии по причине того, что он опоздал или ещё что. Но Стивен, бывало, отпускал шуточку или высказывал Экслу в лицо, что всегда производило обратный эффект. Стивен никогда не поступал злонамеренно; что бы он ни сбалтывал – всегда оказывалось правдой; это была невинная черта его личности. К сожалению, Эксла с его гиперзаниженным порогом чувствительности Стивен, я уверен, обижал чаще, чем просто по незнанию. Теперь я понимаю, что Стивен неумышленно подёргивал ниточки Эксла, но, как я уже сказал, я не думаю, что Эксл когда-либо отдавал Стивену должное за всё то, что привнёс Стивен в музыкальном плане в “Guns N’ Roses”, а именно движущую силу. Это, думаю, и обижало Стивена. Но мне-то откуда знать наверняка? С этим, возможно, связано гораздо больше, о чём я не могу говорить.
Эксл предельно ясно выразил своё отношение к Стивену уже на этапе подготовки (preproduction) альбома “Appetite” к выпуску. Когда подошло время готовить для альбома буклет, мы собрались для того, чтобы обсудить, кому каждый из нас выражает благодарность за помощь в работе при записи песен и выпуске альбома. Мы разговаривали, стоя на сцене в “Burbank Studios”, и кто-то из нас предложил, что, поскольку мы одна группа, мы должны разделить авторский гонорар ровно на пять частей, по 20 процентов каждому.
Эксл нахмурился. «Стивен никогда не получит столько же, сколько и я, 20 процентов, – сказал Эксл. – Я хочу 25 процентов, а Стивену достанется 15. Он же барабанщик. Он не принимает участия в сочинении песен наравне с нами». Мы пришли к следующему компромиссу: Эксл получил 25 процентов, я, Иззи и Дафф – по двадцать, Стивен – пятнадцать. Думаю, у Стивена надолго остался в памяти тот день.
Я не помню точно, когда это случилось, но много времени пройти не успело, когда Стивен нарушил условия договора, которым его обязали быть трезвым, и, поступив так, он был обречён. Мне было нелегко отпустить Стивена, потому что, как я и сказал, у Стивена никогда не было такой силы, чтобы завязать с наркотиками настолько быстро, если бы, конечно, он когда-нибудь завязал вообще. Но на тот момент ему пытались помочь все: его подруги, друзья, менеджеры. Но ничего не вызывало в нём сочувственного отклика, свидетельствующего о том, что Стивен готов работать над своей проблемой. В этом смысле Стивен был классической «уловкой-22»**, потому что, сколько бы я ещё не провозился с ним, чтобы мы оставались вместе, но если бы группа упустила этот выгодный момент, то это могло означать конец для всех нас. У нас у всех были все разные и сложные характеры, но поскольку тогда мы уживались друг с другом, то дверь возможности для Стивена была открыта, хотя, возможно, была открыта и не надолго. Я не стал бы отрицать, что, выкинув Стивена из “Guns N’ Roses” за употребление наркотиков, группа поступила глупо и крайне
