На второй полосе бросился в глаза крупный заголовок: «Соревнование знатных бетонщиков…», «Бригады тт. Ф. Чумакова и Е. Савеловой борются за первенство», «253 проц. и 256 проц. плана…», «Сегодня женская бригада обещала перекрыть свои прежние показатели…» Женщины-бетонщицы… Ишь ты!.. Е. Савелова – это новая… такой как будто не было… Савелова… нет, не помню такой… А вот Чумаков… Да это же Федька! Ну, конечно, Федька Чумаков!.. Лесогоном был… И настроение у него было не ахти какое… цингой болел, слег в больницу… Федька, Федька! Ты тоже сделался знатным работником!.. Как выросли, видимо, ребята!
«Открывается „Гастроном“… „Зав. магазином „Гастроном“ т. Ставрова в беседе с нашим сотрудником сообщила, что в новом каменном доме отводится помещение для образцового гастрономического магазина. Прилавки будут покрыты мрамором, панели покрашены масляной краской…“ Вот это да! Катя! Катюшка! „В беседе с нашим сотрудником!..“
Объявления: «Готовится к постановке „Лес“ А. Н. Островского…», «Общеобразовательная школа доводит до сведения учащихся…», «Открыта запись в новые группы планеристов, стрелков, парашютистов…», «Кружок сольного пения объявляет…», «Загс переехал в новое помещение на набережной Амура, амбар КБО, возле оранжереи…»
«Отв. редактор Г. Исаков». (Г. Исаков? Гришка?.. Ответственный редактор?.. Сколько же времени прошло с тех пор, как мы с тобой вместе сбрасывали бревна в Силинку?!)
Город жил полной жизнью. Здесь не тратили времени зря. За каждый день, прожитый Сергеем в бесполезных скитаниях, город успевал создать что-либо новое и прекрасное – из кирпича, из бетона, из дерева, из металла. И одновременно создавал новых, прекрасных людей.
Сергей потянулся туда, где он жил когда-то. Шалаши. Да вот они. Но их стало меньше. Он не мог найти шалаша, в котором прожил лето с Епифановым и Колей. Или он ошибся? Нет, на том месте, где стоял шалаш, поднимались леса строящегося дома.
А барак? Первый комсомольский барак? Сергей не сразу нашел его в ряду других. Старик приукрасился новыми крылечками. Около него мальчишки играют в снежки. Вышла женщина с ведром, неторопливо пошла к водоразборной колонке. А вот и окно Епифанова… За стеклом видна девочка лет десяти. Она читает книжку. Подняла голову, с любопытством оглядела Сергея, улыбнулась. Женщина с ведром шла обратно.
– Гражданочка, в каком доме живет Епифанов?
– Епифанов?.. Такелажник, что ли?
– Алексей Епифанов, бывший водолаз.
– Что бывший, не знаю, а если такелажник, то идите в соцгород.
– А что это – соцгород?
– А вон – большие дома. Спросите дом старых комсомольцев.
Сергей стоял в нерешительности. Его окружили мальчишки. Самому старшему из них было лет десять.
– Дяденька, вам водолаза? Давайте мы вас проведем.
– А вы знаете?
– Как не знать! Его жена Лида, которая стрелять учит. А сам он шофер был, а теперь такелажник, потому что учится. У них Гроза Морей – знакомая, а вот ейный сын.
«Ейный сын», шморгая носом, важно смотрел на Сергея. Ему было лет шесть.
– Ну, провожайте, – скомандовал Сергей, хотя не знал ни Лиды, ни Грозы Морей, ни того, что Епифанов был шофером.
Они повели его не к новым домам, а прямо на стройку.
– Вы куда же идете?
– Так вам ведь самого надо? Он на «индустриале».
– Это что – «индустриал»?
– Кран. Большущий. Разве не знаете?
С каждым шагом Сергей открывал новые изменения. Здесь был старенький сеновал, примыкавший к дому Тараса Ильича, – а теперь выросло двухэтажное здание конторы. Тут был пустынный берег и… да, где-то здесь сарай Пака. Теперь раскинулись склады, причалы, вьется узкоколейка. «Вход строго воспрещен», «За курение – штраф». А вот тихий пригорок, где схоронили Пашу Матвеева. Но что это? Весь пригорок захвачен стройкой. Везде – леса, под которыми вырисовываются контуры зданий. Паша… над твоей могилой воздвигаются здания нового города. Ну что ж! Ты любил жизнь, Паша, ты любил стройку. Ты был бы доволен, Пашенька, славный друг!
Они остановились на краю обрыва. У Сергея захватило дух от того, что он увидел. Десятки стройных колонн подымались к небу двумя ажурными рядами. Они были так легки и воздушны на фоне серого зимнего неба, словно вырезаны из бумаги, а не отлиты из бетона. Перед ними, размахнувшись на месте бывшего озерка, где Касимов когда-то охотился на уток, на месте тайги, где первые бригады начинали корчевку и обедали, сидя на пеньках (где они, эти пеньки? И что стало с Клавой и Лилькой – их тогда, бывало, так ждали с обедом!), – теперь распростерлась ровная площадь, в нескольких направлениях пересеченная рельсами. Площадь упиралась в дамбу, около которой они украдкой встречались с Тоней. (Тоня! Что-то стало с нею?.. Как она страдала и как она была горда!..) За колоннами эллинга виднелись склады, здания, леса строек, за ними отгороженный забором участок с новыми цехами, а за ними лесозавод. (Лесозавод! Он тоже вырос на целый корпус. А как его открывали, какую радость принес с собой первый гудок!.. Даже плакать хотелось…)
– Вот «индустриал»! – сказали мальчишки. – Вы по обрыву слезете, товарищ красноармеец?
Они все вместе скатились по снежной крутизне на площадку и пошли напрямик по истоптанному, загрязненному снегу.
– Здесь Чумаков с Савеловой бьются, – серьезно сообщил «ейный сын» и высказал предположение: – Только ему за ней не угнаться.
Бетонные работы шли в головной части дока. На двух смежных участках работали соревнующиеся бригады. Маленький паровозик подвозил на платформах громадные бадьи с бетоном. Кран подхватывал бадьи и подавал их бетонщикам.
Кран не казался ни гигантским, ни мощным рядом с колоннами эллинга. Его мощность выявлялась только в работе, в том, как он легко и непринужденно поднимал, опускал, кружил в воздухе тяжелые бадьи. Он был очень послушен. Крановщик еле заметными движениями управлял им, в свою очередь послушный сигналам Епифанова. Епифанов стоял на опалубке головной части и колдовал пальцами. «Майна» и «вира» он кричал очень редко. У него была целая система знаков: палец вверх, палец вниз, палец вбок, повернутая кверху ладонь, разные колебания руки – все это быстро и безошибочно передавалось крану. И громоздкая бадья, которая летела вниз по прямой, как коршун, так, что, казалось, вот-вот с размаху врежется в хрупкие леса и сомнет их, – громоздкая бадья мигом застывала в воздухе, плавно поворачивалась, нежно обходила доски, брусья, канаты и плавно садилась, но не плашмя, а как бы на корточки, не увязая в болотной гуще бетона. И едва рабочий вскакивал на нее, она легко приподымалась и предоставляла ему раскрыть ее тяжелые створы, и бетон лился из нее, как каша из опрокинутой кастрюли.
Рабочие увязали в этой каше резиновыми сапогами, разбрасывали ее лопатами по всей плоскости, забивали в нее ребром доски, украшали ее рядами металлических штырей. А бадья уже взлетала вверх, несколько секунд парила над головами, как коршун, и, взяв вбок, спускалась на платформу, прямо на предназначенное ей место.
