подготовить доклад о строительстве иглу. Это был второй задокументированный случай интереса Скотта к иглу спустя двенадцать лет после начала его карьеры полярного исследователя.
По большинству параметров британский и норвежский лагеря стали полной противоположностью друг другу. Во Фрамхейме все жили одной командой в атмосфере не то горной хижины, не то парусника, плывущего в открытом море, – это было нечто среднее. Мыс Эванс казался гибридом военного корабля и университетской комнаты отдыха. Дом разделили пополам стеллажом из ящиков. С одной стороны жили офицеры, ученые и джентльмены (в широком смысле слова), с другой – своей отдельной жизнью – матросы военно-морского флота и русские участники экспедиции – конюх Антон и отвечавший за собак Дмитрий.
Со стороны могло показаться, что дело лишь в различии стилей. В социальном плане Королевский военно-морской флот со времен «Дискавери» изменился мало. По- прежнему сохранялась строгая приверженность политике сегрегации в отношении офицеров и рядовых. А поскольку эта экспедиция управлялась в соответствии с военно-морскими правилами, было важно, как и на «Дискавери», жить обособленно друг от друга даже в снегах. Однако различия между норвежцами и британцами были намного глубже и заключались в качестве руководства.
Пронизывающее все сферы жизни Фрамхейма ощущение срочности практически полностью отсутствовало на мысе Эванс. Зиму подопечные Скотта провели лениво и неэффективно, что подозрительно напоминало времена «Дискавери». За рутинные операции отвечали добровольцы, и эти «рабочие лошадки» были перегружены обязанностями. Изучением техники путешествия пренебрегали, и Гран, вместо того чтобы обучать своих спутников лыжным премудростям, в какой-то момент с удивлением обнаружил, что играет в футбол при свете луны. Зато на британской базе с энтузиазмом выпускали журнал «Южнополярный Таймс», редактором которого был Черри-Гаррард, – продолжение еще одной традиции «Дискавери». Кроме того, ввели практику чтения лекций – по три в неделю, что большинству людей казалось избыточным. Скотт знал, что у него сильные ученые, и организовал проведение этих лекций, используя «добровольно-принудительный» метод.
На них с глубокомысленным видом обсуждались самые разные темы, лишь малая часть которых относилась собственно к полярным путешествиям. Например, никому даже в голову не пришло внести в программу курс по навигации, хотя «Тедди» Эванс был известен как отличный специалист в этой области.
Сам Скотт становился абсолютно другим человеком, когда после обеда садился во главе длинного стола и переходил от полярных вопросов к председательству в том, что он называл «Антарктическим университетом». Становилось понятно, что это его настоящая стихия, что он скорее кабинетный ученый, чем офицер военно-морского флота. На Симпсона производила большое впечатление «разносторонность его ума. Не было ни одного специалиста, который не получал бы удовольствие от обсуждения с ним предмета своих исследований». Вероятно, Скотту стоило сделать карьеру технического специалиста или стать талантливым популяризатором науки, учитывая его несомненный литературный дар.
Безусловно, в науке Скотт видел прекрасную возможность повысить свой авторитет. Он раздражался при виде малейших признаков бездействия среди ученых (которое могло быть всего лишь паузой, взятой на размышления), боясь того, что это скажется на их результативности в целом, а следовательно, на его положении руководителя научной экспедиции.
У Скотта начался внутренний кризис. Видимо, его полностью вымотало двойное соперничество с Шеклтоном и Амундсеном. Переменчивость и раздражительность, известные окружающим со времен «Дискавери», с годами превратились в симптомы тяжелой депрессии, прерываемой спазмами эйфории. Он окончательно потерял умение приспосабливаться, стал пугающе негибким и неуравновешенным. Особенно это беспокоило Оутса и Аткинсона. Оба привыкли к командной иерархии, но никто из них не сталкивался ни с чем подобным со стороны вышестоящих офицеров. Иногда Скотт сердился целый день, особенно часто – на «Тедди» Эванса. В любой момент он мог кому угодно нагрубить, затем начать интриговать, после этого уйти в себя, стать угрюмым, замкнуться и удалиться от реальности, превратившись в неприступный айсберг.
Ясно, что помимо психических проблем самого Скотта причины такого поведения следовало искать в изоляции, в которой на своем корабле находился капитан британского военно-морского флота, окутанный тайной, словно всемогущий Бог. Но правильнее все-таки будет сказать, что Скотт оказался плохим капитаном. Он был «человеком с большого корабля», привыкшим к анонимности и большому экипажу, а экспедиция нуждалась в «человеке с малого корабля», капитане эсминца, легкого крейсера или даже подводной лодки, который умел наладить тесный контакт с командой. В военно-морском флоте хорошо знают разницу между ними, это вопрос свойств личности, и одного человека нельзя заменить другим.
Но среди таких капитанов тоже встречаются хорошие и плохие командиры. Например, многие капитаны огромных линкоров точно понимают, как установить контакт со своими подчиненными, и прекрасно знают, что происходит в самом дальнем уголке их «большого хозяйства». В любом случае эмоциональное напряжение людей во время зимовки было очень велико, и достойно перенести изоляцию мог только по-настоящему сильный человек. Скотт не сумел справиться с ситуацией, это оказалось выше его сил.
Теперь у него появилось ощущение, что военно-морской флот оставил его в полном одиночестве. В Кейптауне и Литтлтоне он не получил помощи в доках военно- морского флота – унизительный момент, особенно в сравнении с тем, что делали для «Дискавери». Вывод был очевиден: его продвижение по службе зависело от того, что произойдет в точке 90° южной широты. Если все будет хорошо, он сможет рассчитывать на звание контр-адмирала в 1913 году. Или полюс – или ничего.
Этого было достаточно, чтобы подвергнуть серьезному испытанию даже сильного человека, и поэтому Скотту требовалась любая поддержка, которую он мог получить. Он попробовал опереться на Уилсона как на духовного заместителя и на Боуэрса как на правую руку в практических вопросах. Уилсон был поводырем и доверенным лицом, посредником между Скоттом и его подчиненными. Боуэрс фактически управлял базой. Эти двое разделили между собой некоторые руководящие функции и потеснили «Тедди» Эванса на его формальной позиции второго по старшинству.
Враждебность, которая появилась между Скоттом и Эвансом, после того как в Кейптауне Скотт принял на себя командование «Терра Нова», вспыхнула с новой силой. Возникший между ними конфликт разгорался параллельно с конфликтом между Амундсеном и Йохансеном на другом краю Барьера.
«Тедди» Эванс не простил Скотту фаворитизма по отношению к старшине Эвансу, но косвенной причиной обострения противоречий между ними стал Амундсен. После своего визита во Фрамхейм Кэмпбелл понял окончательно: если Скотт хочет получить возможность обойти Амундсена, ему придется изменить свои планы. Но разве может лейтенант давать советы капитану военно-морского флота, особенно такому вспыльчивому, как Скотт? Так что Кэмпбелл переложил эту почетную обязанность на плечи Эванса, который предложил Скотту сконцентрировать все силы на полюсе и направить западную партию на юг. Это было неплохой идеей, но Скотт посчитал, что она напоминает мятеж, поскольку младший офицер посмел выступить с ненужным советом. Скотт всерьез разозлился на Эванса. После вспышки его агрессии Эванс был практически уничтожен и окончательно сдался. Психологическое лидерство перешло к Оутсу, который вовсе не жаждал этого. Характерно, что вследствие таких перемен рядовые военно-морского флота инстинктивно стали обращаться за помощью не к собственным офицерам, которых было четверо (Скотт, Эванс, Аткинсон и Боуэрс), а к Оутсу, армейскому человеку – «Солдату», или «Титусу», как его прозвали в честь интригана Титуса Оутса, жившего в семнадцатом веке. Как сказал на ломаном английском конюх Антон, «капитан Оутс хорош для лошадей, хорош для Антона».
Присутствие Оутса в такой компании было очень символичным. Он казался чужаком среди всех этих людей, символизируя старый порядок. Он был помещиком, сквайром из восемнадцатого века, случайно попавшим в общество эдвардианских буржуа и находившихся от них по
