Скотт говорил: «С помощью собак мы, без сомнения, могли бы идти». Но при этом он не желал двигаться с пони в такую метель из страха причинить им страдания. Точно так же он противился использованию собак в полной мере.
Между тем Амундсену хватило проницательности понять, что, если он хочет выжить, ему придется обуздать свои эмоции, и у любого намеченного дела есть своя цена. А Скотт этой истины не понял. Ему отчаянно недоставало решительности и последовательности – тех качеств, которые требовались от него каждый день для достижения далекой цели.
В любом случае Скотт вел себя иррационально. Пони находились на грани гибели, их корм закончился. Они стояли на ветру, голодные, дрожащие от холода, и страдали не меньше, чем если бы двигались вперед.
8 декабря, когда буран начал стихать, в английском лагере состоялся поразительный спектакль. Однажды Боуэрс сказал об Антоне и Дмитрии, двух русских членах экспедиции, что «иностранцы обычно думают, будто британцы немного чокнутые». Сейчас русские вполне могли сделать такие выводы. Четыре человека сидели в санях, а трое других были в эти сани запряжены, чтобы доказать, что последние 400 миль, остававшихся до полюса, такой груз везти можно силами людей, передвигавшихся на лыжах. Вспоминаются аргументы капитана Мостина Филда, сопротивлявшегося назначению Скотта на пост командира «Дискавери»:
Время теперь было самым бесценным активом Скотта, но его оставалось все меньше и меньше. Он почти преодолел Барьер и приближался к началу восхождения. Его группа находилась в пути уже 38 дней, пройдя за это время 379 миль со средней скоростью 9,8 миль в день. Амундсен, оказавшись в аналогичной точке, прошел 385 миль всего за 29 дней со скоростью 13,3 мили в день, включая дни отдыха. Скотт проигрывал ему в скорости 3,5 мили в день.
Последний переход пони совершили 9 декабря. Голодные, усталые и замерзшие, под ударами бичей они тонули в рыхлом снегу по самое брюхо. За двенадцать с половиной часов лошади прошли всего шесть миль. За две мили до начала ледника – это место Шеклтон назвал «Воротами» – процессия– остановилась, и Оутс пристрелил пони. «Благодарю Господа за то, что с лошадьми покончено, – написал Уилсон в своем дневнике, – теперь мы сами взялись за тяжелую работу».
Скотт тоже был рад, что людям вот-вот придется впрячься в сани, и он сможет стать самим собой. Он с облегчением избавился от противных животных и явно предвкушал трудности.
Теперь Скотт должен был решить возложенную им на самого себя задачу по подъему всех грузов на плато исключительно при помощи людей (перспектива, к которой Амундсен относился с нескрываемым ужасом и которой так стремился избежать). Но эта задача даже у самого Скотта вызывала некоторые сомнения. Предполагалось, что собаки у подножия ледника повернут назад, но он внезапно передумал и приказал им остаться еще на два дня. Это было ошибочным решением. В восхождении к вершине ледника оно помогло мало, зато уменьшило шансы на перевозку провизии для последнего этапа пути и, соответственно, благополучного возвращения. К тому же для того, чтобы собрать Мирсу запас провизии на обратную дорогу, все остальные отказывались от одного печенья ежедневно, что означало потерю 200 калорий. Это составляло почти пять процентов от того, что в данных обстоятельствах и так являлось рационом на грани выживания. Так к уже имевшимся факторам риска добавились еще два. Когда Мирс и Дмитрий наконец повернули свои упряжки домой, 11 декабря, в 360 милях от полюса, Черри- Гаррард заметил, что «они отлично поработали. Похоже, Амундсен сделал правильный ход».
Скотт мягко сказал, что «собаки должны добраться назад достаточно легко, по всей дороге полно еды». И это вся благодарность, которую заслужил Мирс за свои усилия! Скотт в данной ситуации напоминал офицера, который руководит смертельно опасной военной операцией и воспринимает самопожертвование подчиненных как само собой разумеющееся. Он практически ничего не сделал, чтобы помочь Мирсу в возвращении.
Между ледником и точкой 80° южной широты Скотт заложил ровно два склада; Амундсен на таком же расстоянии – семь складов, равноудаленных друг от друга на шестьдесят миль. У Скотта «Склад середины Барьера» и «Склад одной тонны» разделяли целых 120 миль. Они были слишком малы и расположены очень далеко друг от друга – даже по меркам передвижения на собачьих упряжках. А что будет, когда такое расстояние придется пройти усталым людям, возвращающимся с полюса?
Как бы то ни было, Мирса ожидало трудное возвращение. Уйдя дальше, чем планировалось изначально, он был вынужден сократить свой рацион до минимума и двигаться очень быстро. Мирса сердило то, что его жизнью рисковали понапрасну, и свой гнев он помнил долго. Много лет спустя он сказал, что Скотт был плохим организатором и «не должен был отвечать за такую экспедицию».
Когда уехали Мирс и Дмитрий, в группе Скотта осталось одиннадцать человек: Оутс, Боуэрс, «Тедди» Эванс, Чарльз Райт, Черри-Гаррард, старшина Эванс, Крин, Киохайн, Лэшли и два доктора – Уилсон и Аткинсон. Предполагалось, что они будут тащить в гору по 200 фунтов на человека, преодолеют расстояние в 120 миль вдоль бесконечного ледника Бирдмора и поднимутся на 10 тысяч футов, непосредственно на плато. Они стартовали в условиях глубокого рыхлого снега. Лыжи, написал Скотт, «это, конечно, здорово, но мои скучные соотечественники слишком предвзято относились к ним, чтобы хорошо подготовиться к этому переходу».
Скотт снова перекладывал ответственность на других. Он сам не смог организовать систематическое обучение. Привезя с собой через весь мир Триггве Грана в качестве инструктора по лыжам, он отказался использовать его знания и навыки. С одной стороны, это было еще одним примером непоследовательности Скотта, а с другой – реакцией на вызов Амундсена, которая приняла странную форму нежелания иметь дело со всем, что так или иначе связано с Норвегией. В результате партия на леднике была плохо подготовлена и растрачивала бесценную энергию из-за недостатка техники. Буксировка саней, по словам Боуэрса, была
Неистовое напряжение – словно каждая миля была последней – вот какое героическое наказание сам на себя наложил Скотт. И это было чрезвычайно близко менталитету британской публики, о которой он постоянно помнил. Вместе со стенаниями он принимал и страдания. В этом они с Уилсоном казались близнецами. Уилсон при каждой остановке невозмутимо садился на короба с грузом и делал зарисовки в своей благовоспитанной, странно обезличенной реалистичной манере. В компании этих страдающих джентльменов один Оутс казался «белой вороной». Ему был чужд жеманный стоицизм. К тому же он знал, что работать в упряжке должны лошадь и собака, а не человек. Оутсу вся эта затея казалась тихим безумием, но он держал свое мнение при себе. Щедро растрачивая собственную жизненную энергию, британцы демонстрировали такой уровень героической борьбы со стихиями и трудностями, который даже не снился Амундсену во время восхождения на плато.
Норвежский и британский маршруты были совершенно разными по стилю и атмосфере. Ледник Акселя Хейберга – короткий, крутой, изломанный, зажатый в узком ущелье между высокими горами – производил такое же сильное впечатление, как альпийский пейзаж. Ледник Бирдмора в целом казался грандиознее; горы здесь были почти такими же высокими и более заметными с
