Джексона – Хармсворта с помощью свежего мяса и хотел сделать то же самое сейчас. Во льдах можно было найти сколько угодно тюленей – Кёттлиц предлагал забить их в количестве, достаточном для формирования ежедневного мясного рациона в течение всей зимы. Скотт запретил это делать отчасти потому, что Кёттлиц ему не нравился, а он не умел отделять людей от их идей. В ответ он привел не слишком логичный аргумент о том, что убийство большого количества тюленей для употребления в пищу, а не нескольких – исключительно в научных целях, – было бы «жестокостью». Истина заключалась в том, что Скотт отличался брезгливостью и не выносил вида крови. Как начинали понимать его спутники, эмоции у него преобладали над разумом.
Кёттлиц явно находился на верном пути, настаивая на свежей пище, но Скотт защищал традиционные взгляды. Кёттлицу трудно давался этот спор, поскольку он не был прирожденным оратором. Выслушав множество аргументов, Скотт неохотно позволил убить нескольких тюленей, но совсем немного – типичный чиновничий компромисс. Наряду с этим он вернулся к диете военно-морского флота, основанной на консервированной пище и оказавшейся катастрофичной для всех предыдущих экспедиций. Меры по профилактике цинги свелись к тщательной проверке каждой банки на возможную «испорченность» содержимого (на редкость бессмысленная процедура).
Все это привело к тому, что к середине зимы возник явный дефицит витамина С. У одного из моряков проявились явные симптомы цинги. Совсем скоро доставленные санными партиями пеммикан и патентованные продукты, которые были лишены витамина С, спровоцировали массовое распространение болезни.
Скотту пришлось дважды заплатить за то, что он позволил одержать верх эмоциям. Вместо свежей пищи собакам приходилось питаться галетами. Такой рацион, помимо прочего, приводил к недостатку витамина В. Собаки стали нервными и неуправляемыми.
В это время Армитаж, вернувшись из похода с матросом, заболевшим цингой, воспользовался отсутствием Скотта и, будучи старшим помощником, взял бразды правления в свои руки. Он запретил употребление в пищу консервированного мяса, приказал забить достаточное количество тюленей и готовить их мясо каждый день – благо он имел моральное право навязывать новую диету. Под его началом Бретт – тот самый кок, которого– всю зиму упрекали в неумении, – внезапно начал готовить вкусные блюда.
Вернувшись, Скотт был изумлен нововведениями. Армитаж «должно быть… наставил это несчастное существо… на путь истинный». Феррар предположил, что таких перемен удалось достичь «в основном за счет того, что к коку перестали относиться как к животному».
В любом случае Скотт получил доказательство связи между распространением цинги и отсутствием свежей пищи. Тогда, наконец, он признал диету Кёттлица – Армитажа, после чего весь октябрь посвятили усиленному питанию и выздоровлению команды.
Путешествие на юг началось утром в воскресенье второго ноября. Отправление было пышным и показным. Скотт, Уилсон и Шеклтон сфотографировались на фоне саней с развевающимися флагами и личными вымпелами, разработанными сэром Клементсом Маркхэмом наподобие тех, что использовались средневековыми шевалье.
В десять часов утра Скотт отдал приказ выдвигаться, и, сопровождаемые хором пожеланий, они отправились, как сказал один моряк, в «долгий, трудный путь, во тьму, в неизвестность».
Глава 12
Скотт в самой южной точке
Когда Скотт отправился в путь, на другой стороне континента уже завершалось первое в истории антарктических исследований крупное санное путешествие. Отто Норденшельд, руководитель шведской экспедиции, пересек ледяной шельф Ларсена. Но Скотт стал первым, кто атаковал внутреннюю территорию.
В этом историческом путешествии Скотт продемонстрировал множество личных недостатков. Когда направляешься в неизведанные земли (особенно если речь идет о коварном полярном мире), нужны оригинальность мышления, восприимчивость, интуитивное умение приспосабливаться. Всего этого Скотт был лишен. Он оказался нерешительным и недалеким человеком. На флоте его научили носить форму, быть дисциплинированным, выполнять рутинные действия и приказы, но полностью задушили свободу его мысли. Он не умел учиться на собственных ошибках. А отсутствие здравого смысла стало крайне опасной чертой – ведь даже без наличия полярного опыта он мог бы понять, что нужно правильно кормить людей.
Несмотря на то что Скотт был последователем устаревшей системы, он все же отчасти воспринял современные идеи, взяв с собой лыжи и собак. Но при этом не проявил ни проницательности, ни решимости, чтобы подготовиться к походу и научиться профессионально пользоваться лыжами. Оказавшись необученным посреди Антарктики, он ограничился эпизодическими попытками катания, вместо того чтобы терпеливо и последовательно проводить эксперименты с целью создания собственной, приемлемой для него техники. А это было вполне возможно. Один из моряков «Дискавери» по фамилии Делл – такой же продукт строгой флотской дисциплины, с юности запертый в рамках шаблонов и условностей, тоже ничего не знавший о собачьих упряжках, – по собственной инициативе регулярно практиковался и в результате смог стать вполне уверенным возницей-. Он научился умело управлять упряжкой, а его сани со временем ровно и уверенно заскользили по морскому льду.
Скотт двинулся в неизвестность, подготовившись на удивление плохо. Помимо смутной надежды достичь полюса, никакого плана кампании у него не было. С высокомерным равнодушием к своей технической неподготовленности он верил, что британский характер поможет ему прорваться. Он считал, что снегa и льды могут быть побеждены грубой силой. Он не понимал мира, который собирался завоевать. Это был вопрос жизни или смерти. Скотт отправлялся на юг, словно на Балаклаву[42].
Всех девятнадцать собак впрягли одну за другой в длинный поезд из громоздких и перегруженных саней – такой способ разработал и теоретически обосновал Скотт. Однако тяга упряжки при этом была минимальна, а сопротивление поверхности – максимально. Барахтаясь в рыхлом снегу и скользя на твердом, Скотт, Шеклтон и Уилсон с трудом передвигали ноги, в то время как их лыжи лежали в санях. В своей старомодной военно-морской форме они выглядели как герои исторической шарады. Вместо эскимосских анораков, или парок, используемых их иностранными конкурентами, они носили неудобное холщовое обмундирование, зауженное не там, где нужно. В нем совершенно отсутствовала циркуляция воздуха, оно не защищало от холода, а зазоры между одеждой и шапками беспрепятственно продувались ветром.
Через несколько часов они догнали Барна, который отправился в путь тремя днями ранее, чтобы заранее доставить им провизию. Барн и двенадцать человек его команды тащили сами свои сани, еле переставляя ноги по колено в снегу. Встретившись с ними, Скотт приказал им встать на лыжи, которые в последний момент захватил с собой. Хотя все они были в Антарктике уже целый год, а Ройдс, Скелтон и Кёттлиц показали, как это делается, на собственном примере, никто еще не пробовал перемещать груз таким способом. Когда люди впервые надели лыжи и впряглись в сани, их ноги нелепо задвигались на месте, словно колеса трогающегося с места локомотива, прицепленного к перегруженному составу, – лыжи вхолостую проскальзывали назад. Вскоре все участники похода с презрением сбросили их и невозмутимо продолжили двигаться вперед на собственных ногах со скоростью не более одной мили в час, взвалив при этом на себя по 200 фунтов груза.
В итоге Скотт сам последовал совету, который дал Барнсу, и попробовал идти на лыжах. Но обнаружил, что без подготовки выиграть схватку за разгадку тайны Антарктики очень непросто. Он до сих пор игнорировал «снежную науку», и теперь различные формы снежного покрова стали для него настоящим сюрпризом. Например, его поразило то, что трение холодного наметенного снега «сильно отличается», как он отметил в своем дневнике, «от всего, с чем сталкивались
