Не беда, что ради всеобщего счастья пришлось пожертвовать мужской половиной человечества, индивидуальностью, сексом, родственными связями, понятиями отцовства и материнства и полностью подчинить природу науке. В новом мире, из которого ведется повествование, воспроизводство лучшей половины человечества достигается неполовым путем и является (как, впрочем, и смерть) техническим вопросом.
Повествование Уэльбека — это не утопия и не антиутопия. Это — научная фикция, перекликающаяся по своей идейной направленности с проектами, описанными Сфезом. Это вымысел — но вымысел, над осуществлением которого ведется научная работа, в котором узнаваемы амбиции реальных научных проектов. Научная фикция восполняет дефицит проекта будущего и позволяет продолжать верить в достижимость всеобъемлющего рационального объяснения и преобразования мира.
В согласии с главными темами политкорректности, которые в последнее время все более активно подменяют собой отсутствующую исследовательскую программу социальных наук, программа Дзержински радикально решает вопрос о неравенстве полов и, следовательно, обеспечивает достижение высшего равенства и абсолютной гармонии.
Уэльбек внимательно следит за тем, как научная фикция вытесняет старый смысл из понятия «наука», как это последнее трансформируется в свою противоположность. Не случайно именно Огюст Конт, ставший в истории идей символом утопического сциентизма, не покидает ни на минуту героев романа, олицетворяя собой идею торжества науки не только над природой, но и над обществом. Но в его присутствии на страницах романа таится и другой, саркастический смысл. Конт, безусловно, воплощает идею о том, что естественные науки являются оплотом объективности и рациональности гуманитарного знания. Его образ позволяет сделать еще более рельефным контраст между разложением понятий «объективность» и «реальность» под влиянием современных достижений естественных наук и привычным смыслом этих понятий в истории идей.
«Двадцатый век останется в памяти людей и как парадоксальная эпоха, когда физики отвергли материализм и отринули детерминизм — иными словами, полностью отказались от предметной онтологии, онтологии свойств, которая в то же самое время у широкой публики считалась определяющим элементом научного видения мира»[283]
— это высказывание Уэльбека предельно точно описывает современное состояние умов.
В самом деле, если вспомнить, например, о том, что постулаты квантовой теории, предложенные Нильсом Бором и его последователями, превращают наблюдателя в неотъемлемую часть любого эксперимента, то субъективность наблюдателя ложится в основу «объективности» любого «научного факта». Субъективность экспериментатора не просто вторгается в сердце квантовой теории, но становится условием наблюдения, сутью физики. В поисках объективности можно было бы воззвать к математике, но и здесь нас ожидают разочарования. Язык математики, в котором нам даны явления микромира, оборачивается автореференциальным языком, который не отсылает ни к какой внешней реальности, кроме самого себя. По словам авторов обзоров состояния современной физической теории, «онтология „пустых состояний“ растворяет (квантовые) объекты, запирая их в математическом языке, с помощью которого они только и могут быть описаны»[284].
Кризис понятий объективности и реальности в дискурсе естественных наук поставил под сомнение подлинность и правдоподобие обыденных представлений о физических явлениях. Наши наблюдения над миром физических частиц или астрономических тел в свете современных физических теорий неизбежно создают замедленную и несовременную, неадекватную картину за пределами нашего ограниченного мирка, что превращает «ирреальность» представлений о мире в онтологическую особенность нашего сознания[285].
Полный разрыв между физической и математической теорией и традиционной задачей научного познания объективной реальности не случайно становится предметом особого иронического внимания Уэльбека:
«Согласно другой (гипотезе), требовалось отказаться от самого понятия элементарной частицы ввиду полнейшей невозможности определения ее собственных состояний: и тогда исследователь оказывался в максимальной онтологической пустоте, если только не скатывался к радикальному позитивизму, ограничиваясь математическим оформлением предсказания наблюдаемых явлений и полностью отрекаясь от прояснения их физической сути. Естественно, именно к этой гипотезе и должно было склониться большинство ученых»[286].
Большинство, о котором здесь идет речь, не ограничивается исключительно представителями естественных наук. Ренессанс позитивизма, с которым нам приходилось столько раз сталкиваться как в российской, так и во французской академии по ходу нашего повествования, получает, таким образом, дополнительное объяснение. Поэтому современные попытки спасения социальных наук, обычно проникнутые позитивистским пафосом, кажутся обреченными на неудачу. Без опоры на объективность, реальность, научность естественных наук, которые всегда выступали основой легитимности позитивизма, едва ли возможно остановить лавинообразно нарастающий кризис научности.
Не постмодернизм — постструктурализм — деконструктивизм, который принято обвинять в разрушении традиционной вселенной, системы ценностей и научных понятий, но физика и математика, оплот научного познания реальности, взорвали «объективную картину мира», предоставив представителям «гуманитарного знания» молча недоумевать над ее обломками. Неудивительно, что понятие «наука» стало наполняться смыслом, отрицающим привычное представление о науке. Коррозия этого понятия превратила его в «научную фантастику». Оно отвлекло от зияющей пустоты будущего, оставшейся на месте крушения прогрессистского проекта, но оказалось роковым для реальности объективного «пространства- времени».
Б
Мы движемся к катастрофе, ведомые искаженным образом нашего мира, и никто не знает об этом. <…> Рано или поздно они доберутся до молекулярных основ сознания, и тут они в лоб в лоб столкнутся с новым мышлением, порожденным квантовой физикой. Нам неизбежно придется пересмотреть постулаты сознания, да и само понятие реальности, и следовало бы уже сейчас подготовиться к этому в эмоциональном плане.
Объективное, линейное, непрерывное и необратимое время прогресса лежало в основе видения общества и истории, которое в культуре Нового времени было неразрывно связано с социальными науками. Плавное однонаправленное перетекание прошлого в настоящее и в будущее обеспечивало единство всемирного исторического процесса. Время прогресса скрепляло ход общественного развития жесткими причинно-следственными связями, позволявшими социальным наукам объяснять прошлое и предсказывать будущее. Объективность времени служила гарантом объективности познания. Не менее важно, что представление об «объективном времени» выступало отличительным признаком «цивилизованности», рассматривалось в качестве важного атрибута европейской культуры.
«Но мы знаем, что их представления (примитивных народов. — Д.Х.) о времени отличаются от нашего. Они не могут представить себе этой прямой линии, простирающейся бесконечно в воображении, всегда равной самой себе, на которой располагаются события, могущие быть представленными в виде единообразной и необратимой серии, линии, на которой события с
