Да Гоголь-то, что он сам, как не сильнейший из поэтов?
Привыкши с малолетства к короткости Пушкина, Баратынского, Вяземского, Жуковского, потом к братским отношениям с Лермонтовым, я не могу не питать горячего участия ко всем, кто идут по той же дороге: то есть вдохновения и таланта.
В наше смутно-противное время, право, не до поэзии, особенно не до женской.
Писательница-то я — может быть, но прежде всего я женщина, и хочу, чтобы меня немного понимали, немного уважали и, если можно, много любили!.. А наши литераторы люди не светские, не любящие ни русского слова, ни русского характера, ни русского человека…
И у нас бывали люди, когда было кому их образовать, когда были открыты дома Муравьева, Карамзина, кн. Волконской, а теперь — где свет, где теплота, где духовная жизнь — наши дамы играют в преферанс, злословят, сплетничают между собой.
Суббот у меня уже нет, одни уехали, иные пьют, и все между собою в ссоре.
Иду себе прямо, своею дорогою и, вследствие моей близорукости, не вижу, не замечаю кислых физиономий: мне до них дела нет! Я — я!! Кто меня любит и жалеет — тому спасибо, кто бранится — тем — более чем презренье: невниманье!
Разделяю ваше мнение о «мерзости запустения» в полях словесности. Плохие подражатели Пушкина, бездарные писаки — подражатели французских романистов — так надоели публике, что она уже не верит возможности увидеть вновь поэта или писателя, достойного.
Вы помните, когда я приехала сюда, я не имела никакого понятия о кружках, партиях, приходах — я просто открывала и душу и объятия всем делателям и двигателям на поприще родного слова. Хомяков вооружил против меня Аксаковых и всю братию — те провозгласили меня западницею и начали преследовать. Западники же, настроенные Павловыми, куда я не поехала на поклон, бранили меня аристократкою.
Я не понимаю вообще, как люди могут питать вражду или досаду друг на друга за то, что не все видят, чувствуют, мыслят и верят одинаково. Терпимость во всем, особенно в области искусства, — вот для меня