культурное основание, которое во Франции, будучи единым, помогло договориться сторонникам идей Руссо и Вольтера, а в России, будучи расколотым, привело в свое время к Гражданской войне и сегодня не позволяет проводить давно назревшие реформы. Даже если мы, следуя Степуну и Кара-Мурзе, отвергнем скомпромитировавший себя классовый подход, мы все равно диалога между противоположностями либерализма и державного консерватизма не получим.
Чтобы добиться диалога противоположных точек зрения, надо, чтобы весовые категории переговорщиков были примерно одинаковы. А если один выступает в супертяжелом весе, а второй — в весе комара, то диалога не будет. Будет цинизм тяжеловеса и его геббельсовская клевета, которую, раскрыв рот, будет слушать и в которую будет верить массовое сознание.
Кто для Путина, если исходить из того, что он сказал в своем телевизионном «Разговоре с народом» 16 декабря 2010 года, главный враг? Не банды молодежи, публично избивающие людей и бесстрашно «зигующие» под стенами Кремля, не продажные милицейские чины, амнистирующие убийц, не компартия и не ЛДПР. Всех их власть может купить либо запугать. Она абсолютно в этом уверена. Главный ее враг — горстка либералов, которых почти никто не слышит и которые выступают сегодня в весе комара. Но вот беда — ни купить, ни раздавить их не получается. Перестало получаться. Поэтому они — враги. Единственные.
Отсюда вывод: имея в виду стратегическую идею диалога как историческую необходимость, тактически мы должны говорить не о диалоге, а о расколе в культуре и обществе. Мы должны
Но как усиливаться односторонне? Для этого прежде всего надо осознать, чему мы противостоим, какому типу культуры.
В докладе Кара-Мурзы анализируется сознание интеллигенции. Поэтому я тоже буду говорить о сознании различных ее слоев. И — шире — об основаниях интеллигентской культуры в России.
Россия — локальный мир и мир локализмов. Локализм — это замкнутость культуры в самой себе при неразвитости в ней идеи личности, предрасположенности воспринимать реальность по принципу «свой» — «чужой» и отделять «своих» от «чужих» железными занавесами. Отсюда — фрагментарность, кликовость сознания, мафиозность и коррупция в социальных отношениях. Такой локализм господствует и в сознании нашей интеллигенции. Из него и рождается российский интеллигентский социум не как большое общество, а как «социум клик».
Компоненты локализма как стереотипы культуры представлены в работах Александра Ахиезера и особенно широко — в последних книгах присутствующего здесь Игоря Яковенко. Вот эти стереотипы:
1. Соборность и авторитарность как сакральные ценности и основание мышления.
2. Установка, сакрализующая достигнутый уровень синкрезиса и не позволяющая подвергать его дальнейшему дроблению.
3. Познавательно-моральный конструкт «должное/сущее», разрывающий социальную связь между идеалом и реальным поведением.
4. Эсхатологический комплекс.
5. Манихейская составляющая.
6. Мироотречная установка.
7. Сакрализация статуса власти, ее положения над законом.
8. Прилепление к господствующему смыслу как спасительному.
9. Инверсионная воспроизводственная логика культуры, игнорирование «середины».
10. Эмоциональное мышление.
11. Мифологичность интерпретации реальности.
12. Экстенсивная доминанта в проблемных ситуациях.
13. Идея России как империи.
14. Милитаризация повседневности.
В Европе эти древние стереотипы — давно рудименты. Но они все еще являются основными составляющими современной русской культуры. Если, пользуясь образом Михаила Ходорковского, Россия выглядит сегодня как галера под пиратским флагом, то ее паруса надувают именно эти стереотипы. Они направлены против перемен, инноваций, реформ, против социальной динамики и, следовательно, против субъекта реформ — личности.
Вы скажете, что современная русская культура к таким стереотипам не сводится. Соглашусь. Но в том-то все и дело, что русский человек, в сознание которого личностная культура модерна уже проникла, сделать окончательный выбор между нею и архаичными стереотипами оказывается не в состоянии и застревает, как и все общество, в расколе между двумя культурами…
Игорь Клямкин: Думаю, что не все ваши 14 пунктов понятны тем, кто не знаком с трудами культурологов. Но правильно ли я понял, что перечисленные вами стереотипы сохраняются не только в массовой, но и в интеллигентской культуре?
Алексей Давыдов:
Давайте разбираться. Что происходит, скажем, в сознании той части населения, которую принято называть средним классом? В сознании той относительно благополучной части российской интеллигенции, которая более или менее удовлетворена своим положением и в основном голосует, пусть и с оговорками, за партию власти, поддерживая ее «вертикальные» ценности? В чем главная черта такого «относительно благополучного интеллигента»?
Это культурный персонаж расколотого общества, которое еще не сделало своего выбора между соборно-авторитарными ценностями локального мира и смыслом личности. Это человек, приветствующий идею реформ и одновременно аплодирующий борьбе против реформ. Человек, который пытается формировать себя как личность и одновременно подавляет личность в себе. В результате рождается социальная патология: «относительно благополучный интеллигент» не доверяет своей способности к рефлексии, формируя в себе комплекс неполноценности.
Речь идет о том самом человеке, которого Гоголь назвал «ни то ни се»…
Игорь Клямкин: Про «ни то ни се», Алексей Платонович, мы уже запомнили.
Алексей Давыдов:
А «нитонисейность» опять-таки проистекает из раскола культуры, в которой присутствуют и общинно-самодержавные смыслы, воспроизводящие древний родовой локализм, и смыслы личности, локализм разрушающие. Из неспособности сделать выбор между архаикой и модерном. И, соответственно, из недоверия человека к самому себе.
Директор Института социологии РАН М. Горшков сообщает, что в среднем классе России преобладает недоверие к существующим политическим институтам страны[191]. Отдел сравнительных политических исследований того же института сообщает «об устойчивом неверии российских граждан в политические цели, провозглашаемые государством» [192]. Социолог С. Патрушев сообщает о критически низком уровне доверия людей друг другу[193]. И все это наш средний класс…
Игорь Клямкин: Недоверие к институтам, провозглашаемым государством целям и друг к другу — не есть недоверие к себе.
Алексей Давыдов:
Недоверие к другим — продукт недоверия к себе. Об этом пишет, например, А. Трошин: взаимное недоверие как тип культуры рождается, по его мнению, в структуре ментальности русского человека, особенность которой — в недоверии к собственной рефлексии. Эта ментальная специфика и есть то, что блокирует развитие личности, разваливает семью и разрушает общество [194]. И это именно патология, которая, в свою очередь, есть результат несоответствия между провозглашаемыми человеком целями развития и засильем в его менталитете исторически сложившихся
